Новый центр

Как только я это ляпнул, произошло первое отчетливое соприкосновение между ею и мной. Под столом она безошибочно нанесла мне страшный удар по ноге, я скривился, но не вскрикнул и не застонал.

— Хорошо, мы сделаем вам кофе, — сказал Зандер, — и тогда начнем.

Когда через три часа я провожал Элинор обратно в «Алису», Ритц в серой куртке стоял посреди японского сада и граблями ровнял гравий вокруг большого замшелого камня. Он кивнул нам и крикнул: «Привет, Элинор!» Элинор кивнула в ответ и прокричала: «Привет, Пауль! Двигается дело?»

Тем временем мы подошли ближе, и Ритц мог ответить не на повышенных тонах, а нормальным голосом:

— Каким образом оно может двигаться? В японском саду ничего не должно двигаться. Здесь всегда должна быть неподвижность Будды. А у тебя как?

— Ну, неподвижность Будды — это не про меня, — ответила Элинор. — Я была в библиотеке, и теперь буду писать новую программу вот для этого юноши и его шефа, чтобы они могли свои книги быстрее по полкам расставлять. Так что в ближайшие два дня я занята, но потом мы сможем пойти пропустить по рюмочке.

Во время этого разговора я стоял рядом как неприкаянный и всеми забытый. Я и понятия не имел, что у Ритца с Элинор такие задушевные отношения, и меня бесило, что Элинор уже второй раз на дню называет меня «вот этот юноша».

Как бы там ни было, но я на девять лет старше ее, и, кроме того, она знает, как меня зовут.

Мы пошли дальше.

— Я и не знал, что ты так хорошо знакома с Ритцем, — сказал я.

— Ну, я все-таки немножко дольше тебя живу здесь, на территории, не забывай. А то, чем занимается Пауль, колоссально важно для нас всех.

Она остановилась и добавила:

— Только не огорчайся, ладно? То, чем вы занимаетесь, тоже, конечно, для всех нас важно.

— А ты-то сама читаешь вообще? — спросил я. — У тебя, наверное, до этого совсем руки не доходят.

— Нет-нет, читаю, конечно. Но в основном стихи. Стихотворений пятьдесят как минимум я знаю наизусть, вот. В работе очень помогает, хотя не могу тебе с ходу объяснить как.

— Стихи помогают?

— Ну да. Я ведь из Англии, если ты еще не забыл. Мы знаем гораздо больше стихов, чем вы. Что, проверим?

Я кивнул. Элинор остановилась перед входом в «Алису в Стране чудес» и начала:

They fuck you up, Your mum and dad.
They may not mean to, but they do.
They fill you with the faults they had
And add some extra, just for you[43]

.

— Или вот это, — продолжила она:

Twas brilling and the slithy toves
Did gyre and gamble in the wabe:
All mimsy were the borogoves,
And the mome raths outgrabe[44]

.

— Но ты все это наверняка не знаешь.

— Ошибаешься, второе очень даже знаю, более того, могу тебе сразу перевести, — заявил я и начал:

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове[45]

.

Потрясение было написано у нее на лице, но я не дал ей вставить слово, меня уже несло:

— Могу предложить еще вариантик, — сказал я, — вот например:

Было супно. Кругтелся, винтясь по земле,
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
 Зеленавки хрющали порой[46]

.

Не успел я закончить, как Элинор поцеловала меня сначала в одну щеку, потом в другую и сказала:

— Это было прекрасно. Теперь мне надо работать. Как закончу, сразу приду с визитом.

С этими словами она исчезла за дверью «Алисы», а я осторожно, чтобы не улетучились сразу следы поцелуев на лице, отправился обратно в библиотеку.

Там Зандер и Фродо уже предварительно разложили оставшиеся книги по стопкам, и мы погрузились в работу с журналами, которые у Кольберга были собраны годовыми комплектами, но попадались и отдельные номера. Здесь, как и в случае с книгами, проявилась все та же безграничная широта и неуемная страсть коллекционера. Годами и в полном комплекте сохранялись «Перепутье», «Немецкий философский журнал», «Европейский журнал по проблемам европейского мышления», «Баргфельдский вестник», «Немецкий дворянский листок», «Цицерон», разумеется, «Государство и право», «Журнал по конституционно-правовым проблемам», как и другие журналы по вопросам правовой политики; ни с того ни с сего (по мнению Зандера) — и экспрессионистский журнал «Акцион», факсимильное издание журнала «Фильмкритик» и австрийский ежеквартальный «Мироменте» с подзаголовком «Журнал добра и зла». Иногда у Кольберга было только один или два номера, посвященные, видимо, темам, которые его особенно интересовали. Разумеется, там в изобилии попадались статьи самого Кольберга, и можно было испытать на себе его знаменитый стиль в надежде, что и нас посетит то «жуткое состояние тревоги», о котором говорил один из критиков.