Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка

— Артемон, за мной! — стремительно сорвался с места Нижебрюхов. Он не стал утруждать себя выходом в коридор, а просто перевалился через невысокий барьер ложи и побежал мимо бассейна к эстраде. Здесь он облапил мэршу и присосался к ней в сладострастном поцелуе.

— Мсье Нижебрюхофф! Мсье Нижебрюхофф! — пытался отвлечь его мэр, хлопая по плечу. — Приз. Надо вручить приз.

Аполлон Петрович оставил в покое бывшую лягуху и присосался к купальщице.

— Приз — это кролик! — жалобно сказал шпрехшталмейстер.

— Живой, что ли? — обратил на него внимание Нижебрюхов. — Артемон, подойди ближе. Ты будешь вручать. Я их боюсь, они лапами дерутся больно.

Артемий Иванович с опаской вынул за уши из мешка кролика и всучил его победительнице. Заиграл оркестр, фотограф пыхнул магнием, после чего помощник мэра тихо предложил Артемию Ивановичу и Нижебрюхову сойти с эстрады. Артемий Иванович и сошел бы, но Нижебрюхов обхватил его одной рукой, а другую воздел к куполу и стал кричать что-то неразборчивое и и очень патетическое, русско-французское. Шпрехшталмейстер с помощником переглянулись, тот бессильно развел руками, и мэр подал условный знак. Вся эстрада мгновенно сложилась как карточный домик и рухнула в воду вместе со всеми, кто на ней стоял.

«Вот оно! — решил Артемий Иванович, с головой погрузившись в неожиданно теплую воду. — В Женеве не удалось, так она здесь сумела меня утопить, гнида!»

Но смерть ждала его не на дне циркового бассейна. Клоун Футит схватил Гурина за шиворот и выволок на барьер. Артемий Иванович судорожно похлопал себя по карманам. Вытащив револьвер, он потряс его, и из ствола вылилась тонкая струйка воды.

«Представление закончилось, и там, на выходе меня дожидаются убийцы, — обреченно подумал Артемий Иванович, кладя бесполезный теперь револьвер рядом с собой на бархат барьера. — А мне даже нечем защититься».

Глава 5. Фаберовский начинает действовать

2–3 января 1887 года

На утренний восьмичасовой почтовый надо было слишком рано вставать, а вот одиннадцатичасовой с вокзала Виктория вполне подходил: около девяти вечера Фаберовский должен был уже добраться до Парижа. Сдав в багаж свой перетянутый ремнями потертый чемодан, поляк нашел свободное место в вагоне второго класса и пристроился в углу купе на отсыревшем диване. Грелок для ног им не дали, кондуктор сослался на то, что все разобрали пассажиры первого класса, и ехать пришлось в холоде и сырости. Переехав Темзу, поезд промчался по длинным виадукам над запруженными экипажами и фургонами улицами южного Лондона и устремился к Херн-Хилл. Из щелей двери немилосердно дуло, ноги вскоре озябли, и Фаберовский вспомнил свою поездку в Ист-Энд неделю назад. В тот день пошел дождь, и снег, с которым двое суток безуспешно боролись приходские власти по всей британской столице, сошел, превратившись в бескрайнюю кашеобразную лужу по щиколотку глубиной, которая на больших дорогах, ведших из Сити в пригороды, занимала всю проезжую часть от поребрика до поребрика, мелея лишь к середине улицы, где проходили рельсы конки.

Сосед по купе, листавший иллюстрированный серио-комический журнал, громко захрюкал, отвлекая Фаберовского от воспоминаний. Поезд стоял в Херн-Хилл, где к составу цепляли вагоны, пришедшие с других вокзалов. Наконец, вновь тронулись, по обеим сторонам потянулись унылые в это время пустые пастбища, окаймленные древними вязами. У Сиднема поезд нырнул в туннель под холмом Хрустального дворца — короткий, сырой и грязный, совсем как коридор Международного рабочего клуба на Бернер-стрит. К тому времени Батчелор свозил нового хозяина в Харроу к Кропоткину, на Фарингтон-роуд в штаб-квартиру Социалистической лиги, в международные рабочие клубы в Клеркенуэлле и Бетнал-Грин, где, представляясь корреспондентом некой нью-йоркской газеты, Фаберовский пытался осторожно выяснить, нет ли среди русской революционной эмиграции людей, способных на решительные действия. В ответ Фаберовский встречал рассерженное недоумение, а Кравчинский, собственноручно заколовший кинжалом генерала Мезенцева, даже прочитал ему гневную отповедь о том, что хотя в прошлом десятилетии терроризм был единственной формой борьбы, теперь он уже исчерпал свою полезность как революционный метод, и любой акт индивидуального террора неприемлем в стране, где гражданская власть допускает свободу слова и другие средства устранения зла. Однако жена его, провожая гостя, тихо, чтобы не услышал муж, посоветовала съездить в этот клуб на Бернер-стрит, и разыскать человека по фамилии Захаров. «Он очень решительный человек, — сказала она тогда поляку. — Он с Сергеем даже раз из-за меня подрался».

Коридор клуба встретил Фаберовского громом аплодисментов, донесшихся из комнаты на первом этаже, и криками «Правильно! Надо выпить, чтобы среда больше не заедала социализьм в зародыше!»