Новый Вавилон

Окинув помутившимся взглядом кают-компанию, Гуру убедился, что Извозюк его не услышит, он куда-то вышел. Сварс тоже исчез. Я подумал, уже не отправились ли эти двое навестить несчастного Триглистера. От этой мысли мне стало нехорошо. Гуру, должно быть, пришло на ум аналогичное подозрение, поскольку он сник и умолк. Прошептал про себя какую-то фразу, подозреваю, ругательство, и решительно потянулся к бутылке. Вовремя, надо сказать, Шпырев как раз собрался произнести новый тост. Встал, вскинул руку, призывая всех к тишине.

— За нашего дорогого товарища из Лондона, — провозгласил Ян Оттович, застав меня врасплох. Признаться, я так и сел при этих словах.

— Который, — продолжал начальник экспедиции, держа стакан, как микрофон, — решительно порвал со своим буржуйским окружением, сжег за собою мосты и упал прямиком в наши крепкие пролетарские объятия! Причем, еще до того, как мы, большевики, сделали Октябрьскую революцию, чего он, ясное дело, никак предвидеть не мог! Дай-ка, я тебе обниму за это, лысая твоя башка!

Как я уже успел удостовериться, слово у начальника экспедиции редко, когда расходилось с делом. Решительно обогнув стол, Шпырев сгреб меня в охапку и трижды расцеловал в обе щеки по старинному русскому обычаю. — За тебя, дорогой товарищ, — приговаривал он при этом. — И за отпрыска твоего, которого я, с завтрашнего же числа, зачисляю в юнги. Врать не буду, товарищ, принял я тебя сгоряча за контрика. Но теперь вижу, что ошибся, и рад этому. Какой же ты к матери контрик, если по собственному почину мир, который тебя породил, отринул, чтобы разом с нами закладывать по кирпичику фундамент пролетарского храма всеобщего Равенства и Братства. За тебя, браток, и за открытие твое! Много пользы оно народам земли принесет. Верю в это!

Как ты понимаешь, милая Сара, мне снова пришлось выпить до дна, после чего шум в голове усилился и больше походил на гул пропеллеров выкатившегося на взлетную полосу аэроплана.

Выпустив меня, причем, готов поклясться, чем угодно, с тех пор мне в общих чертах известно, каково приходилось побывавшим в медвежьих лапах охотникам, Шпырев вернулся на место, по дороге хлопнув Генри по плечу:

— Держи хвост пистолетом, юнга. Хочешь вырасти таким же храбрым, как батя? Вот и расти…

— Пацан будет художником, однозначно, — подал голос Гуру. — Зуб Кали даю! У него талант, отвечаю, или я сам нибуя не рублю в живописи…

— Да ты что?! — воскликнул Шпырев. — Вот это — точно, что молоток! Значит, и быть по сему. Мечтаешь стать художником, значит? Будешь, я тебе слово марксиста даю! За то мы, большевики, и бьемся смертным боем, не щадя живота своего, чтобы каждый стрюкан, вроде тебя, вне зависимости от цвета кожи и прочей херни, будь он хоть немец, хоть ненец, хоть еврей, а хотя бы и папуас, имел равные условия учиться трижды, как завещал нам Владимир Ильич. Ну, вздрогнули что ли…

Не выпить по такому поводу было бы безумием. Хватив пустым стаканом об стол, товарищ Шпырев обернулся к Генри.

— Слушай мой первый боевой приказ, юнга. Завтра получишь у квартирмейстера в хозчасти краски, холст и что там еще тебе понадобится, и давай, изобрази наш корабль…

— Корабль? — немного затравленно переспросил Генри.

— А я как сказал? Вот этот самый эсминец и нас на нем…

— Но как?

— Это уж тебе виднее, ты ж — художник. Сам и решай. Но, чтобы и коню командарма Буденного ясно было, как неотвратимо и уверенно он нас к вершинам Коммунизма несет через разную хренотень. С вершинами тебе Вывих подсобит, если что. Верно я говорю, шаман ты старый?!

— Чего-чего?! — не расслышал Гуру.

— Что, нарезался уже? А, ладно, хрен с тобой. Короче, введешь старого хануря в курс дела, как проспится, — бросил Шпырев нашему мальчику. — Понял, нет?

— Ну…

— Ну — ответ нихера не по форме, юнга. Полагается отвечать, так точно, понял, сделаю…

Я подумал, пора выручать Генри. Но не успел, Эльза Штайнер не дала.

— За вас, дорогой товарищ Офсет, — мурлыкнула она мне прямо в ухо и, совершенно неожиданно для меня, чмокнула в щеку. От нее веяло дорогими французскими духами и шоколадными конфетами, через эти чарующие ароматы пробивался запах грубой свиной кожи, из которой пошили ее чекистскую куртку. Странное сочетание, мелькнуло у меня. Впрочем, всего один день, проведенный на этом невероятном корабле, фатально сказался на моей способности удивляться чему бы то ни было…

Губы фройлен Штайнер были влажными от водки, которую она только что глотнула за мое здоровье…

— Благодарю вас, мадемуазель, — пробормотал я, готовый провалиться под стол.

— Наслышана о ваших подвигах, полковник, — продолжала она, придвигаясь вплотную, и я ощутил тепло ее бедра даже под толстой кожей чекистского галифе. Наверное, оно у нее пылало. — Брат часто говорил о вас, как о доблестном рыцаре Парцифале, настоящем Избраннике Судьбы, которому одному суждено найти Святой Грааль в замке Monsalvage…