Новый военный гуманизм: уроки Косова

Если быть точным, то традиционная политика США состоит не просто в «этнических чистках». Сгодятся любые жертвы, — не только из людей определенной расы, религии, цвета кожи или других особенностей. Вообще целью является вселенская зачистка. Вот какова в действительности официальная политика, носящая имя «подавления переворотов» или «уменьшения силы конфликта».

Цивилизованным государствам в силу их истории и культуры не впервой возвращаться к традиционной задаче «зачистки» нестоящих, недостойных. Именно этот опыт на самом деле и позволил им выработать самые действенные способы отречения и ухода от многих вопросов. Восхищение лидерами и их благородными трудами здесь логично вытекает из тех интеллектуальных ухищрений, к которым еще на заре исторической эры прибегали придворные льстецы, — особенно после успешного применения силы, обычно вызывавшего дифирамбы в адрес правителя, «стоящего на высоких моральных позициях»⁴².

Высокие оценки этого специфического опыта цивилизованных становятся особенно актуальными в момент, когда бывает трудно измыслить другие аргументы, которые оправдывали бы проявление силы. Именно в подобных случаях часто приходится читать о «нравственном императиве», лежащем в основе благих дел «общества, которое ставит свободу личности превыше всего, лелеет гуманитарные идеалы и строится на культивировании неких обязательных качеств», и конечно, «проявлений не только обязательных качеств, но и благородных добродетелей». Столь возвышенное общество не может «терпеть массовых вспышек жестокости и страданий, остановить или хотя бы существенно уменьшить которые в наших силах». Наше благородство велит защищать «те нормы, которые, как учит наша политика, следует считать универсальными. Косово — именно такой случай»⁴³.

О том, что Косово якобы тот самый случай, уже проникновенно заявляли Гавел, Уайсел и другие моральные вожди, салютующие главам центра мирового могущества. Продолжают ли подобные заявления тысячелетнюю традицию придворных льстецов? Или в данном случае они действительно оправданы, и то, что похвалы звучат в адрес сильного, — простое совпадение? Ответ на данный вопрос уже есть. Для этого достаточно проследить историю наших призывов в защиту благородных и универсальных норм средствами, могущими и немало навредить осознанным интересам сильного, которому мы выказываем свою лояльность; такое исследование не потребовало бы от нас чрезвычайных усилий.

Сравнивая благородных себя с ущербными другими, мы вносим существенный вклад в решение задачи о том, как продемонстрировать всем достоинства какого-нибудь очередного своего дела. В конце концов, мы же живем в «нормальном мире», который постоянно омрачается «способностью человека ко злу», чуждой нашим «практике и обычаю». «Мы хотим жить, быть счастливыми, богатыми, сильными» и не можем понять менталитет тех созданий, которые «стоически смиряются с потерей богатства и жизни», побуждая нас совершать геноцид, хотя мы останавливаемся у последней черты, не желая «разрушить самих себя».

Но подобные мысли порой приводили кое-кого и к сомнениям в необходимости предпринять благородное дело. Например, Генри Киссинджер по тем же причинам верил, что интервенция будет не только ошибочной (война станет бесконечной, безнадежной, как трясина), но и попросту бесполезной мерой: «Эти конфликты [на Балканах] веками решались с беспримерной жестокостью, потому что ни один из народов не был знаком — и, по сути, не верил — в западные концепции терпимости». Наконец-то нам стало понятным, почему не только армяне, но и европейцы в целом «веками» относились друг к другу с такой благородной заботой и «веками» же столь упорно пытались донести друг до друга свои идеи ненасилия, терпимости и любви к добру. В своих академических статьях Киссинджер более глубоко исследует различия между «нами» и «ими», определяя «глубочайшую проблему современного мирового порядка» как «различие в философских воззрениях», которые отличают Запад, «всецело преданный идее о том, что реальный мир является внешним для наблюдателя», от «культур, в свое время избежавших влияния ньютоновского образа мысли» и по-прежнему верящих в то, «что действительность полностью принадлежит к внутреннему миру субъекта», — как, например, крестьяне, которые выращивают свой урожай, предаваясь иллюзиям о том, что дождь и солнце подвластны их уму (до русских, объясняет Киссинджер, уже начало доходить прозрение Запада, но пока только в ограниченной степени)⁴⁴. Вероятно, этим можно объяснить даже неспособность вьетнамцев принять логику постепенной эскалации жестоких реалий войны, они расценили бомбежки только как лишнюю головную боль и предпочли аспирин логике, которую ожидали от них в нашем «нормальном мире».