Новый военный гуманизм: уроки Косова

Для «Дона», конечно, важны вовсе не деньги лавочника. Типичный аргумент в пользу интервенции, согласно которому она якобы была гуманитарной, потому что Косово нужно Западу из-за кое-каких значимых ресурсов или что-то еще, указывает на некоторые серьезные изъяны в понимании базовых элементов политики и недавней истории. Разве настойчивое стремление США лишить поддержки правительство Бишопа в Гренаде и затем вторгнуться в страну было продиктовано заботой о торговле мускатным орехом? Разве США дорожили ресурсами Гватемалы, Индокитая, Кубы, Никарагуа и длинного ряда других объектов насилия последних лет? Да, в целях заручиться поддержкой общественности американцы действительно делали подобные заявления (например, об олове и каучуке Индокитая и пр.), но воспринимались они, разумеется, не слишком серьезно. Конкретные интересы бизнеса иногда могут влиять на политику (скажем, Интересы «Юнайтед Фрут» в Гватемале), но они редко являются ее основным фактором. Цели бизнеса и политики, несомненно, различны.

Одна из постоянных забот последней — создание «доверия», требование, которое становится особенно настоятельным в свете явной опасности того, что какая-нибудь «ложка дегтя» может «испортить всю бочку меда», что «вирус» независимости может «заразить» других, как принято говорить среди тех, кто вершит судьбы мира. Обеспокоенность интеллектуалов круга Кеннеди «распространением идеи Кастро о том, что собственные дела нужно взять в собственные руки» — именно такой случай. Как правило, подобные соображения, с поправками на конкретные обстоятельства, лежат в основе интервенции и конфликта, и даже самого начала «холодной войны», которое датируется 1917 годом: Россия воспринималась как именно такая «ложка дегтя», внушавшая опасения, которые решающим образом влияли на политику Запада вплоть до 60-х гг., когда в советской экономике начался период застоя, из которого она так и не вышла. Безусловно, часто делается и ставка на контроль над ресурсами и другие аналогичные интересы, но на сколько-нибудь существенном политическом уровне она редко имеет непосредственное отношение к главной цели нападения (за немногими исключениями, такими, как например, интересы производителей нефти, которые, в частности, лежали в основе вторжения в Индонезию 1958 года).

Более того, события собственно холодной войны обычно слабо влияли на решения об интервенции, поэтому модели таких решений, принимавшихся до холодной войны, во время и после нее очень мало отличаются друг от друга. Иногда этот факт даже акцентируется, но только «для служебного пользования»: например, в 1958 году, когда речь шла о трех основных мировых кризисах, о которых Эйзенхауэр и Даллес говорили на Совете по национальной безопасности: Индонезия, Северная Африка, Ближний Восток, т. е. все исламские регионы и, что важнее, все главные производители нефти. Согласно секретным документам, Эйзенхауэр особо подчеркивал то обстоятельство, что Россия не имеет к этим кризисам никакого, даже теневого, отношения⁹.

Равно понятно и то, что насилие не способно привести к немедленному успеху, но стратеги могут быть уверены, что у них еще многое остается в резерве. Если необходимо, сойдет и карфагенский вариант. Тому, кто в этом сомневается, мы бы посоветовали проехаться по широким просторам Индокитая. Этому региону, давно уже ставшему их мишенью, и всем тем, кого также посещает сумасбродная идея поднять голову, приходится быстро признавать данный факт. Именно такое доверие и нужно.