Новый вор

Подростковый мир всегда резок, как протыкающий овал угол, причем овал и угол величины изменчивые и взаимозаменяемые. Кто-то с утра «рисовал угол», а к вечеру превращался в «овал», который протыкали другие «углы». Потратив время на разнообразно, но не удовлетворительно в его понимании реагирующих на возможность с ним подружиться одноклассников, Перелесов укрепился в мысли, что не так-то просто свинтиться с другим человеком, соединить угол и овал, подобрать совпадающую резьбу. Кастинг «найди себе друга» не удался. Ему было неинтересно свинчиваться с глупыми, трусливыми, жадными, болтливыми, порно-, криминально-озабоченными или просто никакими одноклассниками.

Оставался только Авдотьев, высившийся над ними как самодвижущаяся волшебная гора. Перелесов ощущал себя свернутой из тетрадного листа лодочкой, подгребающей по утратившему покой житейскому морю к величественной, спрятавшей в небе, как в шляпе, свою вершину горе. При этом он не был уверен, снизойдет ли до него Авдотьев, заметит ли лодочку? Какая ему в том надобность? Но была надежда, что снизойдет, заметит. Все-таки оба они хоть и существовали в стае, частично (как Перелесов) и абсолютно (как Авдотьев) не подчиняясь ее законам, отличали друг друга, как зверьки, чьи холки были выше, чем у остальных.

Он до сих пор в подробностях помнил день, точнее? ранний осенний вечер, когда догнал Авдотьева на набережной Москвы-реки. Прямая спина Авдотьева разрезала впереди темнеющий воздух, как нож черствеющий хлеб. Чтобы его догнать, Перелесову пришлось обойти быстрым шагом молодого человека с зализанными черными волосами в очках и в сухо шуршащем плаще. Он и раньше встречал этого молодого человека в компании другого — пожилого с пронзительным взглядом и застывшим недоумением на широком открытом лице. Рядом с ними обычно бегали два дымчатых пуделя. Потом пудели и пожилой исчезли, но молодой с зализанными черными волосами не изменил привычке прогуливаться по набережной. Его лицо не нравилось Перелесову. В нем было что-то одновременно угодливое и надменное. Перелесов не сомневался, что к нему, вздумай он заговорить с молодым человеком в плаще, будет обращена надменная часть лица.

Сумерки быстро сгущались, появились первые, стыдливо подрагивающие, словно явились на небо незваными, звезды. В воздухе волнистыми слоями стелился дым от походных горелок, на которых водители фур готовили ужин. Сами фуры вытянулись разноцветным изогнутым ятаганом вдоль набережной до самой гостиницы «Украина». Дальше их, похоже, не пускали, дабы механизированный табор или передвижной цирк (кабины некоторых фур напоминали шапито) не оскорблял своим видом центр Москвы и белоснежный отреставрированный комплекс недавно расстрелянного парламента, где сейчас располагалось правительство страны.

В ту пору предприимчивые люди чего только не везли в Москву. Столица России, как ненасытная голодная пасть? поглощала продукты и товары, прошедшие все допустимые и недопустимые сроки годности и стадии уценки. Компанию ночующим в шатрах-кабинах разноплеменным дальнобойщикам составляли подтянувшиеся, скорее всего с Киевского вокзала, дамы. Некоторые угрюмо (не договорились) топтались возле фур. Другие, согласовав размеры вознаграждения, деятельно участвовали в приготовлении ужина, снимали пробу с булькающего на горелках варева, перекатывали веточками на решетках недовольно шипящие, лопающиеся над огнем сосиски. Там и здесь на раскладных столиках сигнально вспыхивали в закатных лучах бутылки и стопки.

«Привет, Дот, — тронул за плечо Авдотьева Перелесов. — Как думаешь, сколько они берут?» — кивнул на прогуливающихся между фур девиц.

«Сейчас уточню», — резко свернул с асфальтовой дорожки к фурам Авдотьев.

Перелесов испуганно вжался спиной в чугунную ограду. Девицы существовали в другом (овальном?) мире. Он не был готов пронзить его своим неуверенным углом.

«Двадцать долларов, — вернулся на набережную Авдотьев. — Если берем пару — скидка. Тридцатник. Ты как, Сова? Берем? Деньги есть».

«Да нет, я… это…» — проблеял Перелесов, вспотев и покраснев под оценивающими взглядами девиц. Нечто неуместно-материнское, похожее на жалость и сожаление, прочитал он в глазах одной.

«Чего тогда спрашивал?» — удивился Авдотьев.

Перелесов тупо молчал, но Авдотьев не стал его добивать.

«В другой раз, — сказал он. — Или ты противник группового секса?»

«Не пробовал, — честно признался Перелесов. — Обхожусь, — он вдруг решил быть с Авдотьевым абсолютно, как с Богом, откровенным, — одиночным».

«Не переживай, — улыбнулся Авдотьев, — это нормально. В буддизме и индуизме, вообще, повседневная практика».

«А если… — Перелесов оглянулся на девиц, но их заслонило неизвестно откуда появившееся могучее туловище в несвежей майке и обвисших треньках с лампасами, — то где?» Похожее монументальное туловище было изображено на ранней картине Пикассо «Девочка на шаре». Акробаты и дальнобойщики, подумал Перелесов, они как братья.