Новый вор

К тому времени Перелесов стал опытным «контейнеристом» и даже завел себе постоянную подружку Элю, работавшую экспедитором на птицефабрике в Курской области. Эля в контейнерном деле была чем-то вроде вольноопределяющейся. Она сопровождала фуры с охлажденными цыплятами. Владельцы товара экономили на гостиницах и безопасности, поэтому ей приходилось ночевать в кабине с вооруженными водилами. Эля легко и естественно втянулась в передвижную жизнь на набережной. Она сама походила на цыпленка-передвижника — с длинными коленчатыми ногами и соломенным гребнем волос на подвижной шее. Эля вертела ею, как будто высматривала, кого бы клюнуть. Она часто смеялась и редко, в отличие от других представительниц девичьего контингента на набережной, грустила по пропащей жизни. Напротив, такая жизнь была ей, как вечно пьяному отцу Гекльберри Финна, спавшему на пляже под перевернутой лодкой, «по нутру». Она очень удивилась, когда Перелесов расплатился с ней по установленной контейнерной таксе. «Зачем? — спросила Эля. — Давай лучше сходим в кино или в кафе? Только я есть не хочу. Хочешь жареных цыплят? У нас много, и спирт «Рояль» остался. Будешь?».

«Знаешь, как американские солдаты называли местных девушек во время вьетнамской войны?» — спросил у Перелесова Авдотьев, когда тот рассказал ему про Элю.

Он в то время занимался психо-электронным, с помощью которого собирался изменить мир, устройством, а потому редко ходил на набережную. Пока что этот прибор походил на раскуроченный, хаотично мигающий системный блок со вставшими дыбом микросхемами. Перелесов видел его в так называемой мастерской — подвальной комнате за железной дверью, куда за небольшие деньги пустил Авдотьева дворник. Зачем-то Авдотьев приволок туда сиреневый, похожий на привидение, мужской манекен, которому аккуратно (овалом!) выпилил живот. Точно, спятил, подумал Перелесов. Объяснение Авдотьева, что это корпус (для чего?), его не удовлетворило.

«LBLM, — перешел на английский Авдотьев. — Little Brown Love Mashine, и еще уточняли, powering on rice».

«Моя, — уточнил Перелесов, — powering on chicken и денег не берет».

«Не берет?» — внимательно и строго, как если бы ему явилась мысль стать сутенером при Эле, посмотрел на Перелесова Авдотьев.

«Не берет», — подтвердил Перелесов.

«Просто любит тебя?».

«Даром, — пожал плечами Перелесов, — и, наверное, не только меня».

«Ты не понимаешь! — вдруг разволновался Авдотьев. — Она… святая!»

«А они, — кивнул Перелесов в сторону двух справлявших под липой малую нужду девушек (одна стрункой выстелилась над травой, а другая почти стояла на широких ногах), — тоже святые?»

«Они все святые, — сказал Авдотьев, — алтарницы контейнерной церкви».

«На курьих ножках», — вспомнил Элю Перелесов.

«К ним идут, когда некуда идти, — продолжил Авдотьев. — Когда человек внутри пуст и черен, как перегоревшая лампа. Бог через своих дочерей наделяет потерянных любовью, возвращает к жизни, зажигает свет. Love мashine, powering on God!».

Перелесов подумал, что скоро Авдотьев вернется в подвал к сиреневому манекену с выпиленным животом, а он — домой к Пра, выстиравшей и выгладившей перед отъездом его рубашки, и неизвестно, когда они снова увидятся. Португалия вдруг представилась ему картиной из зеленого луча, он только сейчас понял, как скучает по матери, как хочет с ней встретиться. В глазах предательски потеплело. Перелесов быстро нагнулся, схватился за шнурки на кроссовках.

«Даже если один из миллиона…» — прозвучало сверху. Перелесов посмотрел на Авдотьева, но тот точно молчал. Должно быть, послышалось или принесло ветром.

«Бог отнял у меня все, — сказал Перелесов, — родителей, дом, жизнь, любовь и ничего не вернул через алтарниц контейнерной церкви. У меня осталась только… Пра, но она старая и больная».

«Я богаче тебя, — опустился на корточки рядом с ним Авдотьев. — Я случайно заглянул через динозавровую трубу в будущее и узнал, — толкнул Перелесова в плечо, — что скоро… — вдруг резко от него отвернулся, — стану отцом».

7

Нельзя сказать, чтобы Перелесов совсем не думал о странном желании Авдотьева «вернуть всем жизнь». Он думал об этом на каменистых скалах португальского побережья, глядя вниз на взлетающие пенные вожжи, как если бы суша была повозкой, а синий океан рвавшим вожжи, хрипящим, плюющимся конем. Он думал об этом, бегая по пружинящим спортивным дорожкам вдоль океана, сидя на отшлифованных до матового блеска скамейках соборов с позолоченными статуями в нишах. Даже в величественном белом Пантеоне с куполом, где покоились великие люди бывшей мировой (морской) португальской империи, думал он о странном и, как ему казалось, неисполнимом желании Авдотьева.