Новый взгляд на историю Русского государства

А в дальнейшем у него проскальзывает еще целый ряд указаний на христианское происхождение татар с тенденциозным перенесением их родины в Монголию, хотя и самое имя монгол, по своему основному смыслу, значит по-арабски и монгольски не нация, а лоб и передовой отряд, и в таком смысле, как говорит Патканов, это слово употребляется у всех писателей „монгольского периода“, и в том числе и у армянских писателей[200].

Все эти обстоятельства, а также и цитированное выше мною письмо грузинской царицы Русоданы к папе Григорию с жалобой на „самозванных крестоносцев“ и с предложением участвовать вместе с ним против них в крестовом походе, очень напоминают мне крестьян-ходоков, приходивших из отдаленных провинций России к царю жаловаться на притеснения чиновников, особенно в пору сбора податей после уничтожения крепостного права.

„Царь,— ходила молва, которую усердно поддерживало сельское духовенство, — очень добрый и очень любит крестьян, но он далеко и потому не знает о ваших делах“.

А крестьяне делали из этого свой вывод: надо, значит, осведомлять царя (совсем как сделала царица Русодана перед папой!).

И вот, один за другим, с котомками за спиною —тогда еще не было железных дорог — шли тайные уполномоченные крестьяне к царю в Петербург, неся ему жалобы своих односельчан на его чиновников. Они становились перед царским дворцом в ожидании его выхода, чтоб броситься перед ним на колени и исполнить поручение. Но их, конечно, схватывали охранители царской особы и, прочитав жалобу на действия властей, вполне соответсвовавшие царским директивам, посылали ходока в Сибирь, а в его деревню отправляли следователя найти зачинщиков. Тогда появляется новая вариация крестьянских догадок:

„Злые чиновники и помещики, — говорили они, — окружили доброго царя, обманывают его насчет положения крестьян и не допускают к нему никого, кто мог бы рассказать ему правду“. Начались то там, то тут местные крестьянские бунты, жестоко подавлявшиеся. Всед за тем явились и самозванцы, приходившие к крестьянам из отдаленных провинций с грамотами от имени царя, писанными золотыми буквами, призывающие их к избиению помещиков и чиновников, но это редко удавалось, благодаря тому, что слух о „золотой грамоте“ доходил до местных властей ранее, чем поднимались крестьяне.

И вот, эта же самая картина вырисовалась перед моими глазами, когда я впервые прочел армянские сообщения о „монголах“, приходивших притеснять народы, называя себя „носителями креста“. Но они, конечно, не были самозванцы, а истинные посланники римского папы. Невозможность выхода их из пустыни Гоби и последующего исчезновения уже отмечалась серьезными историками, но все они, показав такую невозможность, все же объявляли невозможное произошедшим.

Вот, например, хотя бы собственные слова Патканова в его предисловии ко второму выпуску „Истории монголов по армянским источникам“[201].

„Выйдя из глубины Монголии в начале XIII века они в короткое время, с неизвестною ни до, ни после быстротою, завоевали чуть ли не все государства Азии и Европы до Вислы, покрыв их развалинами и оросив кровью жителей. Не прошло и двух веков, и те же Монголы частью сделались рабами порабощенных ими народов, частью возвратились на родину и обратились в то же пастушеское состояние, из которого вывел их гений Чингиза“.

И вот, вместо того, чтоб сразу объявить басней такой извод монголов (т. е. по-арабски „передового отряда“) из пустыни Гоби, Патканов неожиданно делает такой вывод:

„Из сближения их кочевого военного дела с современным военным искусством пруссаков получаются весьма интересные результаты поразительного во многом между собой сходства, причем поклоннику грубой силы невольно придется благоговейно преклониться пред гением варвара XIII века“.

Но это сближение Чингис-хана с Бисмарком не является ли лучшим опровержением восточного извода тартаров?

Вместо того, чтоб „благоговейно преклоняться перед гением“ Чингис-Хана, — отвечу я узбекскому автору, — не лучше ли, оставив в стороне благоговейное преклонение, как чувство, ослепляющее человека, воспользоваться его же собственным удачным сближением воинственности былых монголов с воинственностью позднейших германцев и сделать вывод, что „монгольское нашествие“ было ничто иное, как Дейтшский (т. е. Тевтонский) орден германцев?