Новый взгляд на историю Русского государства

Задавшись простым вопросом о физической невозможности чего-либо сообщаемого нам, мы прежде всего должны не благоговеть и почтительно преклоняться пред рассказчиками, а усвоить себе такое основное положение: никакой кочевой народ не способен к массивным коллективным выступлениям, за исключением единственного случая: внезапной космической катастрофы, встряхнувшей и опустошившей всю страну, да и то лишь в том случае, если целая масса ее кочевого населения успели спастись. Но и тогда это человеческое наводнение только опустошило бы соседние страны (и не стало бы в них господствующим классом населения) вследствие своей малокультурности и неспособности к какой-либо государственности.

Представьте себе кочевую семью: не такую, которая существует ещё и сейчас и которая только на сезон выходит на кочевье, а затем возвращается в оседлое жилище, а первоначальную: сегодня она — здесь, а завтра — там. Как соберешь с нее налог для содержания общего властелина и его двора и войска? Ищи ветра в поле! Большими отрядами кочевники собираться не могут по тем же причинам, как и рогатый скот. Они быстро все съедят кругом и для собственного удобства должны будут разойтись в разные стороны по отдельным родам, никак не превышающим несколько сот человек. Чем меньше кочевой отряд, тем независимее он от общего коллектива, и увеличивать этот коллектив свыше того, сколько нужно для собственных удобств и для защиты от зверей, никому не придет в голову. Суеверное чувство может, конечно, заставить и целую страну кочевников иметь какое-либо место общего пилигримства, обыкновенно связанное с действующим вулканом или с местом метеоритной катастрофы, и нести туда посильные дары для служителей проявляющегося там грозного бога. Это может повести к образованию там крупного и культурного поселка с возглавляющим его верховным священником вроде Далай-ламы в Тибете, но такой священник никогда не бросит своего спокойного алтаря для того, чтобы обратиться в полководца и вести войска в чужие страны. Да и принудит ли он одними уговорами идти за собою распыленное по степям и расплывчатое по природе своей кочевое население.

Кроме того, для отряда завоевателей необходимо каждый день есть и пить. А как это сделаешь в степях?

Принужденные останавливаться на таком щекотливом вопросе, сторонники воображаемых ими былых приходов степных завоевателей (теперь таких нет!) прибегают к жалкой уловке, говоря: питались собственными лошадьми, убивали одну за другой. Ну, а как же они их пополняли во время своих массовых набегов? Убивать своих лошадей было для них то же самое, как убивать самих себя, потому что всякий, оставшийся без лошади, уже не мог следовать за остальным конным войском и был обречен на гибель.

Нет ни малейшего сомнения, что в старое время все идущие на завоевания войска питались исключительно путем грабежа местного населения. Мне вспоминается рассказ моего друга по революционной деятельности семидесятых годов Сергея Кравчинского. В начале 1875 года в Боснии и Герцеговине вспыхнуло восстание против турок, и радикально настроенная русская учащаяся молодежь хлынула туда помогать „братушкам“, и в том числе Кравчинский. Я не попал в эту волну, потому что как раз перед этим был арестован. Через год меня освободили, и я высказал Кравчинскому свое огорчение, что не удалось принять участие в этом восстании вместе с ним.

— А я очень рад, что тебя там не было, — отвечает он мне. — Это было ужасно, совсем не то, что представлялось в воображении. Я пошел в отряд к одному из самых известных черногорских предводителей, и мы сейчас же ушли в горы подстерегать турецкие войска. Но они не подходили, а нам нечего было есть. Мы спустились в ближайшую деревушку, а жители, когда мы им сказали, что мы повстанцы и просим, чтоб нас накормили, заговорили разом, что у них ничего нет. Однако, в это время пастухи пригнали в деревню стадо баранов, к ним побежал кто-то, и после нескольких его слов пастухи погнали стадо обратно. Наши черногорцы бросились за убегающим стадом, а все население деревни побежало за ними. Черногорцы схватили одного барана за рога, а подбежавшая женщина схватили его за хвост, с плачем крича: „Отдайте! это мой баран!“ Поднялись крики, плач женщин, драка, и только тогда, когда черногорцы вынули пистолеты и кинжалы, население отхлынуло, и нам удалось оттащить в горы нескольких баранов и накормить изголодавшихся товарищей. Через две недели такой жизни я не мог более выносить ее и, воспользовавшись необходимостью передать в Сараево письмо от нашего отряда, ушел и больше не возвращался.