Новый зверь. Каникулы господина Дюпона. Неподвижное путешествие

– За кого вы меня принимаете, дядя? Уже достаточно того, что я ваш гость.

– Хорошо. Итак, я могу на тебя рассчитывать… Ты клянешься мне? Что касается ее, – продолжал он с хитрой улыбкой, – то в данный момент я спокоен. Она только что видела, как я обращаюсь с любовниками… И я бы тебе не советовал производить опыты в этом направлении…

Лерн поднялся и, положив руки в карманы, с трубкой в зубах насмешливо и испытующе посмотрел на меня.

Этот выдающийся ученый-физиолог вызывал во мне какую-то непреодолимую антипатию.

Мы прошли дальше в глубь парка.

– Между прочим, ты говоришь по-немецки? – спросил Лерн.

– Нет, дядя. Я знаю только французский и испанский языки.

– И даже английского не знаешь? Слабо, слабо для будущего коммерсанта! Немногому тебя научили!

(Дальше, дальше, дядюшка! Я уже начал широко раскрывать глаза, которые вы велели мне держать закрытыми, и я уже заметил, сколько фальши во всех ваших изъявлениях.)

Мы шли вдоль скалистой стены к выходу из парка. Из чащи выступили два боковых флигеля замка.

Мне показалось странным поведение голубя. Птица описывала в воздухе круги, все ускоряя биение своих крыльев, все суживая кольца, и вдруг стремительно упала.

– Посмотри на эти розовые кусты. Совершенно дикие. Лишившись ухода, они снова сделались, чем были раньше: дикие, желтые…

– Посмотрите на голубя! Как странно! – заметил я.

– Нет, погляди на эти цветы, – настаивал Лерн.

– Как будто его подстрелили… На охоте так бывает. Он забирается все выше, выше, выше и наконец умирает на самой высшей точке.

– Смотри себе под ноги, споткнешься! Смотри же, говорят тебе! Надо быть осторожным.

Это поспешное, ворчливое и угрожающее предостережение было совершенно не к месту.

Но птица, достигнув высшей точки спирали, вдруг упала, кувыркаясь в воздухе и несколько раз перевернувшись. Она ударилась недалеко от нас о скалу и скатилась в чащу…

Почему так забеспокоился профессор? И почему так ускорил шаги? Пока я задавал себе эти вопросы, трубка выпала у него изо рта. Я поспешно поднял ее и у меня вырвался крик изумления: он с каким-то безумием начисто откусил мундштук под аккомпанемент какого-то немецкого слова, без сомнения, проклятия…

Навстречу нам неслась толстая женщина с развевающимся синим передником.

Видно было, что такое физическое упражнение было для нее фактом совершенно исключительным и необычным. Ее страшно качало, и она поддерживала и прижимала к себе, ладонями и руками, две дорогие ей непослушные огромные массы. Увидев нас, она остановилась, но это было трудно, и она поддалась еще немного вперед. Потом она, видно, захотела отступить назад и все-таки продолжала идти вперед, сохраняя на лице выражение кающейся грешницы или провинившейся школьницы. Она предчувствовала свою судьбу.

Лерн накинулся на нее.

– Барбара, что вы делаете? Вы забыли, что ли!.. Я вам строго-настрого запретил даже нос высовывать дальше луга. Я вас прогоню ко всем чертям! Но раньше вы мне за это заплатите! Вы знаете меня!

Толстая женщина страшно струсила. Она захотела прикинуться кроткой и, сложив рот, как будто собиралась снести яйцо, начала оправдываться: она заметила из кухни, как упал голубь, и подумала, что это будет прекрасное добавочное блюдо к столу, который так однообразен…

– Да и притом, – глупо добавила она, – я не думала, что вы в саду. Мне казалось, что вы в лаб…

Грубая пощечина оборвала ее речь на первом слоге слова «лабиринт», как я решил.

– Дядя! – вскричал я с укором.

– А теперь убирайся вон… немедленно! Поняла?

Перепуганная женщина не плакала. Она только сдержанно всхлипывала и побелела как смерть. Только на одной щеке зарделись следы костлявой профессорской руки.

– Возьми в сарае багаж этого господина и отнеси его в Львиную комнату.

(Она находилась в первом этаже западного флигеля.)

– Дядя, почему вы меня не помещаете в моей прежней комнате?

– В какой это?

– В какой? Да в той… нижней, желтой, на восточной стороне. Вы ведь знаете!..

– Нет, она мне самому нужна, – отрезал он. – Марш, Барбара!

Кухарка бежала что было мочи, прижимая к передней части своей особы руки, между тем как бока, предоставленные всем превратностям судьбы, свободно качались по сторонам.

С правой стороны – пруд. Мы молчаливо обогнули его сонную поверхность.

С каждым шагом меня охватывало все большее удивление. И все-таки я старался казаться не слишком изумленным.

Вдруг я увидел строение, сложенное из серого камня и прислоненное к скалистой стене. Это было новое и довольно обширное помещение, разделенное двором на две части. Высокая стена и мгновенно закрывшиеся ворота не позволили мне заглянуть внутрь, но оттуда послышалось птичье клохтанье. Собака почуяла нас и залаяла.

Я рискнул спросить:

– Вы позволите мне посмотреть эту ферму?

Лерн пожал плечами:

– Возможно, возможно.

Потом он крикнул в сторону дома:

– Вильгельм! Вильгельм!

Немец, с лицом похожим на солнечные часы, открыл круглое оконце в воротах, и профессор обратился к нему на его родном языке с речью, которая бросила беднягу в дрожь.