Новый зверь. Каникулы господина Дюпона. Неподвижное путешествие

Небесный свод, как росой, усыпан звездами. Весенняя ночь позволяет мне различить высоко надо мной гребни гор; только угол, в который они упирались, смущал меня. Когда я двинулся назад, я увидел разветвление дороги, не замеченное мною раньше. Я взял направо и после нескольких поворотов опять очутился на перекрестке. Загадочно, страшно загадочно. Я пробую ориентироваться. и беру направление на Фонваль… снова перекресток! Куда эта дорога направо? Я был ошеломлен.

Я зажег фонари и двигался вперед отдельными толчками. Опять тупик. Черт возьми! Ведь я был уже у этой березы! Стены вокруг меня держались все на той же высоте. Я очутился в настоящем лабиринте. Я не мог никакими силами двинуться дальше. Не предупреждал ли меня об этом своим криком грейский крестьянин? Очень возможно.

Нужно просто довериться случаю. Меня бросало в жар. Фонарь нащупывал дорогу ярким лучом. В третий раз на том же перекрестке! Опять эта гнусная белая береза! В третий раз, исходя из трех разных путей, я натыкался опять на нее.

Кричать, звать на помощь? Но сирена вдруг отказалась служить. А голосом? Отсюда одинаково далеко и до Грея и до Фонваля… Невозможно!

Мне стало страшно. А вдруг и бензин иссякнет? Я остановился на перекрестке и обследовал машину. Резервуар почти пустой. Теперь бензин весь уйдет на эти тщетные поиски дороги. Мне пришло в голову, что легче пройти пешком через лес… Я собрался осуществить это намерение, как вдруг наткнулся на колючую проволоку в кустах.

Очевидно, эта преграда сделана не зря. Работа какого-то нового Дедала. Очень тщательно. Честь и хвала организатору этой защиты!

Я был совсем сбит с толку.

«Уважаемый доктор Лерн, – принялся я рассуждать, – я вас совершенно отказываюсь понимать. Сегодня утром вы должны были получить известие о моем прибытии. И вот я попадаю в коварнейшую ловушку, какую только способен был создать маскировщик местности. Как вам пришла в голову подобная идея? Неужели вы изменились еще больше, чем я это себе представляю? Пятнадцать лет назад вам и во сне не снились такие фокусы фортификации…

Пятнадцать лет? Такая же ночь, как эта. Небо светилось, как сейчас, и лягушки наполняли тишину ясными, тонкими, короткими и сладкими звуками. Пел соловей. Как сейчас. Дядя! Как хорош был тот далекий вечер! Тетя и мама, две сестры, умерли на одной и той же неделе, и мы остались вдвоем, лицом к лицу, вдовец и сирота!..»

Перед моим воображением встал доктор Лерн, каким его знал весь Нантель. В тридцать пять лет известный уже всему миру хирург, человек с необыкновенно ловкой и смелой рукой, не знавшей неудачи; доктор Лерн, несмотря на славу, не изменивший своему родному городу; доктор Фредерик Лерн, профессор клиники при медицинском факультете, член-корреспондент многочисленных научных обществ, награжденный бесчисленными орденами и – чего я никогда не забывал – опекун своего племянника Николая Вермона.

Я мало имел сношений с новым отцом, которого мне дал закон. Он никогда не брал отпуска. Он только летом проводил воскресные дни в Фонвале, но даже здесь, в уединении, посвящал их неустанной работе. Его страсть к садоводству, которую он принужден был сдерживать в будни, приковывала его на весь праздник к его маленькой оранжерее, к его тюльпанам и орхидеям.

Несмотря, однако, на наши редкие встречи, я хорошо знал его и любил..

Коренастый, веселый, уравновешенный и трезвый. Несколько, может быть, холодный, но какой добродушный! Я часто непочтительно сравнивал его гладко выбритую физиономию с лицом милой старой дамы, но стрелы моего остроумия пропадали совершенно даром; его лицо вдруг складывалось в античную складку и принимало вид серьезный и высокомерный или освещалось тонкой усмешкой и напоминало плутовскую физиономию времен Филиппа Орлеанского. Среди плоских современных физиономий дядино лицо выделялось своим благородством и столько же напоминало наших драпировавшихся в тоги прародителей, сколько атласом разукрашенных дедов, будущие внуки которых могли бы без ущерба для своей чести носить костюмы своих предков…

В это мгновение Лерн предстал предо мною в своем черном, скверного покроя сюртуке, в котором я видел его в последний раз перед моей поездкой в Испанию. Дядя был богат и хотел видеть меня тоже богатым, поэтому он послал меня в Испанию, с тем чтобы я занялся там торговлей пробкой в качестве представителя торгового дома Гомес в Бадахосе.

Мое изгнание продолжалось пятнадцать лет. За это время дядя должен был разбогатеть еще больше, судя по произведенным им сенсационным операциям, слух о которых проникал даже в глубь Эстремадуры.

Мои дела? Мне не везло страшно. После пятнадцати лет работы я, сильно сомневаясь в том, буду ли я когда-нибудь продавать спасательные круги и бутылочные пробки под своей собственной фирмой, вернулся во Францию, чтобы поискать другое дело. Вдруг совершенно неожиданно судьба сделала меня богачом: я выиграл миллион… Но об этом лучше молчать.