Нравственная философия

В том же духе услышали мы весть, что прозорливец достигнул в своих странствиях и неба. Но в его небе нет красоты; оно похоже fete champetre,на евангелический пикник, на раздачу наград добродетельным поселянам во Франции; его ангелы не дают нам высокого понятия о своем развитии и образовании: они очень напоминают деревенских пасторов. Откровения его о духовном мире имеют такое же отношение к неизмеримости наслаждений истиною, — о которой человеческая душа отчасти уже здесь имеет предчувствие, — какое дурной сон имеет к идеальной жизни. Я не понимаю его языка, когда он возносится в горнее. Его откровения лишаются всякого вероятия от многочисленности подробностей. Человеку не нужно рассказывать мне, что он прогуливался среди ангелов; достаточным удостоверением послужит мне то, если его красноречие сделает из меня ангела. Неужели архангелы менее величественны, менее увлекательны, чем те существа, которые еще и теперь ступают по земле! Эта странная, схоластическая, дидактическая, бескровная, бесстрастная личность описывает вам разряды душ, как ботаник классифирует растения, и обозревает мучительные ады, как пласты известняка или кремнезема. В нем нет сочувствие Он ходит взад и вперед, среди мира существ, каким-то новым Радамантом, — в парике, с палкою с золотым набалдашником — и с видом небрежности и произвола распределяет души. Пылкое, многообуреваемое, страстное народонаселение земли — для него грамматика иероглифов или эмблематические постановления масонов. Как отличен от него Якоб Бёме! Этот трепещет от волнения; внимает, объятый благоговением, исполненный нежнейшего человеколюбия, поучением Наставника; он передает их нам, и сердце у него бьется так сильно, что его стук о кожаный кафтан вещателя слышен нам через даль столетий. Между ними разница велика. Бёме бодро и прекрасно мудр, несмотря на мистическую узость и непонятность. Сведенборг — неприятно мудр; со всеми своими разнообразными дарами он отталкивает, он холодит нас.

Лучший признак возвышенной природы — открывать нам перспективы, как ширь сельского пейзажа, заманивающая нас весенним утром все вдаль и вперед. Сведенборг постоянно смотрит назад и не расстается со своим саваном и заступом. Есть люди, которым что-то препятствует низойти в природу; есть другие, которые лишены способности подняться над нею. Так, одаренный силою многих людей, Сведенборг никогда не мог развязать узел, привязывавший его к вещественному, и стать на пьедестал свободного гения.

Замечательно, что человек, усмотревший символизм и через него провидевший поэзию мироздания и тайную связь материи и духа, остался вполне лишен всякого поэтического выражения, которое должно бы быть вызвано подобными провидениями. Зная грамматику и правила родного языка, как не переложить на музыку ни одного звука! Было ли с ним то же, что с Саади, который, в своем видении, набрал множество небесных цветов в подарок друзьям, но благоухание роз так его упоило, что они повыпадали из рук? Узнавать, не есть ли нарушение условий с теми небесными обитателями или его видения были чисто умственные, и потому внушили ему ко всему умственному тот ужас, что пронизал все его книги? Какова бы ни была причина, но в его книгах нет сладкозвучия, трогательности, живости; нет отдыха на их мертво-прозаическом уровне. В тоскливой безнадежности блуждаем мы по этим вертоградам, лишенным света и блеска. Никогда песнь птицы не прозвучит в их мертвящей сени. Совершенное отсутствие поэзии в таком высоком уме дает намек о болезни, как охриплый голос красавицы есть своего рода предостережение. Мне иногда кажется, что его перестанут читать, что творения его обратились в памятник, а славное имя в эпитафию. Так перемешаны его лавры с кипарисами и фимиам храма с запахом тления, что юноши и девы будут обегать эту ограду.

Тайна неба остается сокровенною от века и до века. Ни один легкомысленный, ни один сообщительный Ангел никогда не проронил даже одного слова в ответ на томительные желания святых, на страх, обуревающий смертных. На коленях приняли бы мы избранника, который, не нарушая долга повиновения, поведал бы человеческому уху о состоянии, о местопребывании новопреставленной души, о ее видениях, подтвердил бы своим словом прочувствия и провидения, которые уже мы имеем о небе. Достоверно то, что оно должно быть в связи со всем наилучшим в природе. Оно не должно быть, по своему духу, ниже известных уже нам творений того архихудожника, который изваял миры на тверди небесной и начертал нравственный статут. Оно должно быть свежее радуги, величественнее гор; оно должно гармонировать с цветами, с волною, с восходом и закатом осенних светил. Самые сладкогласные поэты показались бы хриплы как уличный шарманщик, если б когда-нибудь прозвучала та нота природы и духа, на которую настроено и движение земли, и движение морей, и движение сердца; та нота, под звук которой вращается и сок в растениях, и кровь в наших жилах, и солнце в небе.