Нравственная сторона литературной профессии

Все это безусловно справедливо, если говорить о литературе в самых высоких ее проявлениях; а при таких великих предшественниках, как Карлайль, Рескин, Браунинг и Теннисон, которые по сей день внушают нам восторг и почтение, не начать с литературы высокой было бы просто малодушием. Но пусть никому из нас не сравняться с этими гигантами, пусть никто из нас не может стать столь могучим, столь самобытным или мудрым, все равно даже самыми скромными своими трудами мы властны принести либо великий вред, либо великое благо. Мы можем стремиться единственно к тому, чтобы нравиться; можем, не обладая даром более высоким, стремиться всего лишь развлечь или насытить праздное любопытство наших скучающих современников; а можем пытаться, в меру своих слабых сил, и наставлять. В каждом из этих случаев мы будем иметь дело с тем замечательным искусством слова, которое есть язык жизни и потому столь легко и властно проникает в сознание людей; а раз так, избирая любое из этих трех направлений, мы вносим свою лепту в ту сумму оценок и отношений, которая и называется Общественным мнением. В нашу эпоху ежедневных газет, то, что читается в стране, весьма значительно влияет на то, что и как в стране говорится, а то и другое, вместе взятое, весьма действенно служит воспитанию юношества. Если писатель — хороший человек, то какое-то время юноша будет дышать воздухом более свежим; но в конечном счете влияние современной атмосферы на натуры посредственные всемогуще. Низкопробные опусы плодовитых американских репортеров или парижских хроникеров, читать которые не составляет никакого труда, приносят неисчислимый вред; они касаются любого предмета — и на все накладывают печать своего неблагородства; умом неразвитым и неискушенным они берутся судить обо всем и судят в недостойном духе; и ко всему они подают острую приправу, чтобы глупцам было что повторять. Этот грязный поток затопляет редкие высказывания хороших людей; зубоскальство, эгоизм и малодушие кричат с громадных газетных страниц, разбросанных на всех столах, в то время как противоядие, заключенное в маленьких томиках, покоится нечитанное на книжных полках. Я говорил об американской и французской прессе не оттого, что они много низкопробнее английской, но оттого, что они завлекательнее; они приносят куда более зла в Америке — массам, во Франции — тем немногим, у кого есть охота читать; но и у нас и у них всякий день пренебрегают обязанностями литературы, всякий день извращают и подавляют правду, всякий день упрощают и принижают предметы наиважнейшие. Профессию журналиста у нас не почитают серьезной, однако, судите сами, сколько хорошего он может сделать и сколько делает дурного; судите об этом по одному лишь примеру: когда в один и тот же день мы читаем две газеты, выражающие противоположные политические взгляды, и видим, как они подтасовывают одну и ту же новость, каждая в интересах своей партии, мы улыбаемся этому открытию (теперь это уже не открытие), точно полагаем это остроумной шуткой или вполне извинительной хитростью. В сущности, столь неприкрытую ложь и ложью-то не назовешь, но ведь среди прочего мы утверждаем, что прежде всего стараемся привить нашему юношеству уважение к правде; и я полагаю, что усилия наши не могут увенчаться значительным успехом до тех пор, пока одни из нас публично лгут, другие же открыто их одобряют.