Нравственное сопротивление

Вначале оно никак не называлось. Не хотели одним словом обозначать то, что в реальности представлялось столь многообразным. Движение стало зваться "демократическим", но сие название показалось слишком уж партийным. "Диссиденты" - пришло с Запада. В Отечестве появилось название "движение нравственного сопротивления", и оно было верным по сути. Однако его посчитали слишком высоким, опасались пафоса, претензий. Потом осталось "правозащитное" - это название просто и конкретно отражало содержание движения.

Первая в Советском Союзе (после двадцать седьмого года) демонстрация пятого декабря шестьдесят пятого года требовала гласности и законности. По свидетельству современников, это была полная неожиданность для властей, "наглость", от которой у них перехватило дыхание:

"Как это так? Выходит, мы не можем, как нам угодно, распоряжаться собственными законами?"

Не можете, ответили им. А будете творить произвол, мы расскажем об этом гражданам нашей страны и мировой общественности.

И - рассказали. Издав в самиздате литературный сборник "Феникс" и "Белую книгу". Последняя повествовала о процессе над Даниэлем и Синявским.

Составителями были никому не известные "мальчишки": "Феникса" - Юрий Галансков, а "Белой книги" - Александр Гинзбург.

Менее чем через год после осуждения Даниэля и Синявского арестовывают Галанскова, а также его друзей: Алексея Добровольского и машинистку Веру Лашкову.

Участники зарождающегося правозащитного движения опять вышли на Пушкинскую площадь с требованием свободы арестованным. На следующий день арестовали Гинзбурга.

Лариса Богораз и Павел Литвинов обратились "к мировой общественности, и в первую очередь к советской".

Петро Григоренко, генерал, ставший диссидентом, рассказывал в своей книге "В подполье можно встретить только крыс": "Главная сила этого обращения в том, что впервые открыто, на весь мир выражено недоверие советскому правительству... За все время существования советской власти никто не вспомнил об общественности. Ее не существовало. Никто не верил в нее. От нее никто ничего не ждал. И мы, правозащитники, до сего дня обращались только к властям. И вдруг во весь голос называется советская общественность - как главная сила. При этом дается точное определение той общественности, на которую мы рассчитываем: "Мы обращаемся ко всем, в ком жива совесть и достаточно смелости".

"Требуйте публичного осуждения этого позорного процесса и наказания виновных!

Требуйте освобождения подсудимых из-под стражи!

Требуйте повторного разбирательства с соблюдением всех правовых норм в присутствии международных наблюдателей!"

И общественность - откликнулась. Потоком пошли к авторам обращения письма. Людям надоело бояться. Они открыто сообщали в письмах свои имена и фамилии, города и места работы.

"Подписантов" выгоняли с работы, травили в газетах и на собраниях. Но остановить общественное движение власти были уже не в силах. Новые аресты и суды - и новые протесты.

Одна из заповедей правозащитников: не лгать!

Для Ларисы Богораз было важно не лгать никогда и никому. Даже в КГБ. Это не значит, что она на допросах рассказывала правду о себе и других, вовсе нет. Но она предпочитала лучше вообще ничего не говорить, чем говорить неправду даже как бы в интересах дела. Нет дела, в интересах которого позволительно было бы, с ее точки зрения, опуститься до лжи.

В ТРИДЦАТЬ ШЕСТОМ ГОДУ у Ларисы Богораз арестовали отца, Иосифа Ароновича Богораза, ученого-экономиста. Ларисе было тогда семь лет. Встретились они с отцом только в пятьдесят седьмом году, после реабилитации. До самой смерти Иосифа Ароновича в восемьдесят пятом году их связывала нежнейшая дружба.

"Мне мой папа рассказывал, что когда он оказался в Воркуте, то встретился с человеком, который на него донес. Донос ему показали еще во время следствия, и он тогда думал, господи, дожить бы до того момента, чтоб встретить этого человека, уж я бы его... и вот идет по зоне, а навстречу ему бежит тот человек и кричит радостно: "Земляк!"... отец не смог ему ничего сказать. Он увидел человека в таком же положении, как и он. И пожалел его".

"В прошлом году правозащитник, народный депутат РСФСР Сергей Ковалев ездил в Чистополь, в тюрьму, где совсем недавно сидел, с комиссией Верховного Совета. Он позвонил мне оттуда, из Чистополя. И сказал: знаешь, а эти люди, надзиратели, они очень разные, и степень их вины разная. Он и прежде это знал, но еще раз убедился, вернувшись туда с комиссией".

"Моя мачеха (она тоже была репрессирована) принадлежала к старинному дворянскому роду Олсуфьевых. Ей было четырнадцать лет, когда началась революция. Но она помнила, знала всю историю своей семьи, своего рода. Эта история потом стала и частью истории моей жизни.