"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

сотрудники НКВД увели Гельмута — молодого человека, которому не исполнилось еще и 19 лет. Простой

слесарь, почти не говоривший по-русски, был объявлен рассадником антисоветских настроений — причем

даже не на работе, а по месту жительства. В качестве свидетельниц были вызваны гостиничные уборщицы, которых запугали так, что они подписали протоколы допросов, даже не заглянув в них. Гельмуту «повезло»

— он получил всего 10 лет и выжил в ГУЛАГе.

268

Беда не приходит одна. Не прошло и недели, и в тот же гостиничный номер постучали вновь. 9 декабря

забрали Эдуарда, который на момент ареста работал старшим конструктором одного из крупнейших

предприятий Москвы — Станкозавода имени Орджоникидзе. Неправедное следствие велось по тому же

сценарию — никого не интересовало ни революционное прошлое обвиняемого, ни то, что он являлся

советским разведчиком и 6 лет провел в «буржуазной тюрьме». Эдуард Шейбе был расстрелян на Бутовском

полигоне 11 апреля 1938 г.

Самым тяжелым ударом судьбы для Рут стал арест мужа — за ним пришли 28 февраля 1938 г., когда в

столице были практически «исчерпаны» все уроженцы Германии, и людей арестовывали просто за фамилию,

звучавшую по-иностранному. Обвинение было готово заранее, дело было лишь за тем, чтобы заставить

арестованного подписать протокол допроса. Эрнст, знакомый с методами работы гестапо, сопротивлялся

целый месяц. Его самообвинение поместилось на одном листочке, написанном в стиле следователей-

недоучек: «Состоя членом актива врачей при Коминтерне, руководителем которого являлся агент немецких

разведывательных органов — врач Вольф Лотар, который в 1936 г. вызвав меня к себе, интересовался моей

работой в поликлинике и политическими настроениями посетителей. Завербовав меня для шпионской

деятельности на территории СССР в пользу Германии, дал мне задание интересоваться политическими

настроениями рабочих и вообще посетителей и информировать его, особенно об отрицательных». Каждый,

кто был на приеме у стоматолога, знает, как трудно говорить с зубной болью и открытым ртом, а тем более

рассказывать об «отрицательных настроениях». Но кого это волновало на Лубянке весной 1938 г.! Эрнст

Вайсенберг получил по минимуму — 8 лет за антисоветскую агитацию, и был отправлен на Колыму. У

охранников тамошних лагерей, считавшихся самыми страшными в СССР, тоже болели зубы.

Репрессии били не только по тем, кого забирали по ночам, не обращая внимания ни на какие доводы разума.

Вокруг родственников и близких арестованных образовывалась невидимая стена — никто не решался к ним

подойти и высказать слова сочувствия, молчал телефон, старые друзья писали объяснительные в партийные

инстанции, утверждая, что знакомство с «врагом народа» было их роковой ошибкой. После ареста мужа Рут

была уволена с престижной работы, а вскоре на ее руках оказалась и больная мать — она уже не имела

средств для оплаты гостиничного номера.

269

Для руководства КПГ, находившегося в Москве, жены репрессированных являлись постоянной головной

болью. Они требовали справок о том, где находятся их мужья, просили обеспечить жильем и работой их

самих, а пропитанием — их детей. Некоторые из них — неслыханное дело — кончали жизнь

самоубийством, бросая тень на счастливую жизнь в стране построенного социализма! На партийном

жаргоне это сообщество называлось «осиным гнездом», женщин старались трудоустроить в подмосковные

колхозы, убрав поскорее с глаз долой.

Рут и Елена Шейбе не могли рассчитывать даже на такую поддержку — им и в голову не приходило

обратиться за помощью в Коминтерн, деградировавший до уровня рядового бюрократического учреждения.

Оставалось только рассчитывать на собственные силы, пытаясь устоять перед ударами немилостивой

судьбы. Вот выдержка из собственноручных показаний Елены Францевны, вынужденной перебраться к

дочери в Перловку: «Хозяин квартиры не хотел нас с дочерью держать у себя, так как у меня двое

арестованных. За наем квартиры мы должны были платить большие деньги — которые мы могли получить

только от продажи наших вещей. Квартиру мы вынуждены были оставить, искали другую в Томилино. В это

время у дочери родился ребенок, который доставил нам еще больше хлопот и нужды. Отец ребенка от моей

дочери отказался, и все бремя мы должны были нести одни — никого у нас не было. Между тем дочь

заболела и не могла работать. Так нам пришлось продать все вещи. Ребенок умер...»

Мечты о достойной и сытой жизни, о новой Родине, о престижной работе и собственном жилье — все это

осталось в прошлом. Две женщины потеряли все дорогое, что у них было. В конце концов Елена Францевна

устроилась домработницей в семью номенклатурного работника — за угол для себя и для дочери. Последней

ниточкой, связывавшей ее с внешним миром, была мать, бабушка Рут, Мария Хасслингер. Ей написали

письмо, и — о чудо! — из Берлина пришел ответ, что бабушка готова принять непутевых родственников в

свои объятия.

На дворе стоял август 1940 г. Гитлеровская Германия находилась на вершине своего могущества, и знающие

люди в Москве поговаривали о том, что Советский Союз после пакта о ненападении рано или поздно