"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

Подследственным не выдавали одежды, и если человек третий год находился под следствием, его носильные

вещи буквально рассыпались в прах. Женщины — Кэти Розенбаум, Гильда Гаушильд, Роберта Гроппер —

писали в своих заявлениях, что не могут выйти из камеры на допрос, так как им нечего надеть. Если

человека арестовывали летом, а процесс следствия затягивался, с наступлением зимы ему не выдавали

теплой одежды. Людей выручала только помощь родных и близких, однако у эмигрантов из Германии

зачастую не было никого, кто мог бы позаботиться о них.

Тот из немцев, кто находился под следствием больше года, успевал в достаточной степени овладеть русским

языком, чтобы общаться с сокамерниками и вступать в переписку с администрацией тюрьмы. Впоследствии

это позволяло выжить в тяжелейших условиях ГУЛАГа. Неожиданные встречи со знакомыми и соратниками

по борьбе случались и на этапе следствия, переполненность тюрем не позволяла изолировать немцев друг от

друга. Один из участников мифического «антикоминтерновского блока» Вальтер Розе-Розенке на допросе 30

января 1956 г. показывал, что «в Таганской тюрьме я сидел со своими однодельцами, которые также

возвращались с допросов избитыми». Отправкой в эту тюрьму пугали, так как там существовали настоящие

камеры пыток.

Наряду с другими в камерах формировалось и немецкое «землячество», члены которого по мере сил

оказывали друг другу поддержку,

124

хотя и опасались, что их сосед может быть завербованным «стукачом». Даже в этих условиях люди пытались

осмыслить происходящее, делились опытом поведения на допросах, думали о будущем. Член ЦК КПГ в

начале 30-х гг. Роберта Гроппер подпортила свою карьеру тем, что примкнула к фракции Гейнца Неймана, бросившей вызов председателю партии Эрнсту Тельмана. Уже в московской эмиграции она всячески

старалась избегать и Неймана, и его жену Маргарету Бубер-Нейман, отдавая себе отчет в том, чем может

обернуться даже простой разговор с ними в коридоре гостиницы «Люкс». Однако двум женщинам было

суждено встретиться в тюремной камере, и разговор между ними представляется весьма показательным для

настроений немецких коммунистов, оказавшихся жертвами репрессий. Бубер-Нейман писала в своих

воспоминаниях: «Ее лицо было бледно-серым от тюремной жизни, с темными кругами под глазами, и она

ломала себе голову над одним и тем же вопросом: "Почему же это произошло? Чем же я провинилась?"

Однажды она спросила меня: "Будешь ли ты рассказывать иностранным рабочим, если мы окажемся за гра-

ницей, обо всем том, что мы увидели и пережили в Советском Союзе?" Когда я ответила, что это моя

обязанность после того, что мы, пусть и не осознанно, являлись пособниками ГПУ, она воскликнула

дрожащим голосом: "Ради бога, не делай этого! Ты не имеешь права лишать рабочих их иллюзий, их

последней надежды!"»212

Арест и помещение в тюрьму означали для человека переход в совершенно новое состояние. Все, что было

когда-то близким, естественным и доступным, осталось где-то очень далеко. Чтобы выстоять, требовалось

собрать в кулак все духовные и физические силы. Можно лишь удивляться проницательности следующих

слов юриста Феликса Галле, написанных в начале 20-х гг. и обращенных к немецким пролетариям: для

арестованного «начинается время самых важных испытаний в его жизни, особенно если речь идет о самых

тяжелых обвинениях и при этом он впервые оказался в заключении... Даже если он заранее готовил себя к

мысли о возможном аресте, различие между априорными представлениями и реальным состоянием чело-

века, приведенного в полицейский участок или в тюрьму, проявится достаточно быстро»213.

212 Buber-Neumann М. Op. cit. S. 166-167.

213 Halle F. Wie verteidigt sich der Proletarier in politischen Strafsachen vor Polizei, Staatsanwaltschaft und Gericht? Berlin, 1924. S. 9.

125

Глава 7

ПОЛУЧЕНИЕ ПРИЗНАНИЙ

Допрос обвиняемого в условиях «сталинского правосудия» выступал одновременно и как ключевой

инструмент следствия, и как кульминация человеческой трагедии. Именно в кабинетах оперативных

работников НКВД лицом к лицу сталкивались человек и система, причем физическое и психическое

ничтожество первого должно было склонить голову перед бюрократическим совершенством второй.

Среди исследователей можно отметить два полярных подхода к оценке допроса как исторического

источника. С точки зрения одних, «протокол допроса существует лишь как фальшивка, призванная

психически подавить и обезоружить жертву. Составлению протоколов, как правило, предшествовали

предварительные заготовки, написание сценария будущих допросов. В совершенстве была отработана

методика совместного создания антибиографии жертвы, в которую она должна уверовать как в

подлинную»214.

Согласно такому подходу, допрос не содержит ни крупицы правды, он является иезуитской «легитимацией

лжи», запутывающей следы и уводящей в сторону от реальной канвы событий. Оппоненты считают, что