"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

советском обществе, наладить быт, избавиться от опостылевшего «койкоместа» в общежитии (порой это был

единственный способ улучшить жилищные условия, получить прописку в Москве). Для многих

специалистов из Германии именно нежелание разрывать отношения с любимым человеком становилось

аргументом в пользу принятия советского гражданства, даже если жизнь в СССР им и не нравилась.

Христиан Шеффер и Герман Ве-бер обращались в посольство с просьбой предоставить германское

подданство своим русским женам, чтобы вернуться с ними на свою родину. Получив отказ, они остались в

стране социализма, где были впоследствии репрессированы.

Среди тех немцев, кто приехал со своими женами (один из политэмигрантов, не будем называть его по

имени, привез с собой не только жену, но и любовницу, оформив ее как сестру), достаточно высок был

процент разводов. Причем определяющую роль играли сами женщины — они либо возвращались в

Германию, если им не нравились бытовые условия, либо находили себе новых партнеров (процедура брака, как и развода, в СССР тех лет была максимально упрощена).

Самые активные из женщин формировали землячества по месту жительства и работы их супругов. Фрида

Голланд рассказывала на допросе о немецкой колонии в Кунцево: «Дружили мы потому, что эти люди

культурнее, чем русские. Встречались мы почти каждый вечер, так как совместно изучали немецкий и

русский языки». Как и вся остальная информация, данные о повседневной жизни эмигрантов и их семей в

материалах следствия несут на себе отпечаток «обвинительного уклона», поэтому для полной исторической

реконструкции необходимо обращение к источникам иного рода. Однако

63

наряду с выдуманными преступлениями в доносах, допросах и обвинительных заключениях фиксировались

некоторые важные реалии эмигрантской жизни. Это была прежде всего изолированность от внешнего мира,

порожденная незнанием языка, обычаев и традиций России, но в еще большей степени — непониманием

насаждавшегося сверху «социалистического образа жизни».

Следующим фактором, формировавшим эмигрантскую повседневность, следует назвать тривиальную

борьбу за престижное и влиятельное место службы (именно службы, а не работы, ибо среди рабочих и

инженеров настроения конкуренции были не столь ярко выражены). Несмотря на всю раздутость советского

бюрократического аппарата, мест на всех не хватало. Ценилась работа в Исполкоме Коминтерна, на

Инорадио, в Издательстве иностранных рабочих. Женщины подрабатывали переводами, перепечатывали

тексты на пишущей машинке, поэтому последняя была их главной ценностью и главным «средством

производства» в сталинской Москве.

Несмотря на громогласные заявления о полном равенстве при социализме, в среде эмигрантов существовала

строгая иерархия, своего рода «неформальная номенклатура». Она отличалась от аналогичной иерархии в

советском обществе, где значительную часть верхних этажей занимали представители «силовых структур» и

лица, имевшие доступ к распределению материальных ценностей. В среде политэмигрантов решающим

оказывался доступ к социальным благам — жилью, персональным пенсиям, путевкам в санаторий.

Значительную роль в получении привилегий играли «записочки» от немецкой секции ИККИ. Поэтому ее

руководители, а также сотрудники отдела кадров Коминтерна, активно публиковавшиеся писатели-

антифашисты, находились на вершине «неформальной номенклатуры». Этажом ниже располагались те, кто

мог оказать важную, хотя и разовую услугу — врачи, учителя немецкой школы.

Особое место в иерархии занимали те, кто имел в прошлом известное имя, хотя ныне и впал в немилость —

например, лидер КПГ Гейнц Нейман, актриса Карола Нейер, писатель Альфред Курелла. Они вызывали и

интерес, и страх, что общение с ними может обернуться немилостью, а в период массовых репрессий — и

собственным арестом. Находясь в условиях почти полной изоляции, политэмигранты внимательно следили

друг за другом, ибо подозрение вызывало любое отклонение от нормы, будь то перерастание

производственных отношений в личные симпатии или личных симпатий — в политическую близость.

Тот из немцев, кто однажды оказался «троцкистом» или «правым уклонистом», не мог избавиться от этого

клейма до момента ареста.

64

Естественно, он продолжал вращаться в кругу «своих», иногда даже не скрывая своих взглядов, подобно

одному из лидеров «примиренцев» в КПГ Гансу Беку, работавшему вначале на Кузнецкстрое, а потом в

Москве. Превращение социального окружения того или иного эмигранта в «шпионскую сеть» было делом не

слишком сложным, особенно если принять во внимание, что именно эта фальсификация лежала в основе

национальных операций НКВД. Нелегко было обрести себя в стандартах новой советской жизни не только

немцам по рождению, но и тем россиянам, кто несколько лет провел в Германии, учась в вузе или работая

сотрудником торгпредства. Ярким примером является несколько групповых дел на студентов, учившихся в

Германии, с некоторыми из них в СССР приехали их немецкие жены.

Вернувшись в СССР, эти молодые люди продолжали вести такую же богемную жизнь, к которой привыкли в