Ну!

Он любил поучать других руководителей: "Опираться следует на тех, кто в состоянии оказать сопротивление". Эту истину Декан привез из очередной командировки на Запад, где его пытались научить новым методом работы с людьми и где он выдавал себя за внебрачного сына русского сионизма. Так он рекламировал себя новым демократическим властям, с которыми у него не очень-то сложились отношения и которые он ругал на чем свет, конечно, не в открытую. Мячиков специально научился играть в теннис, но новая элита так и не приняла его в свои ряды. Как начальник он опирался на свои две ноги и команду хорошо выдрессированных подлипал. Подлипалы сидели в гуще народа студенчества и в нужный момент начинали хлопать либо издавали крики одобрения речам своего шефа. Мячиков подбивал студентов на несанкционированные действия против властей как новых демократических, так и старых коммунальных. Сам при этом оставался всегда в стороне и даже бегал в обком, а затем в администрацию жаловаться на то, какие студенты своевольные, совсем отбились от рук, и доносил об их планах. Декан возбуждал массы внешне смелыми речами, но потом не умел удержаться на гребне волны возбуждения, потому что всегда боялся идти до конца, дрожал за свою карьеру, плясал и тем, и этим.

Кипучая деятельность Мячикова по созданию самого себя напоминала действия среднеазиатского любимца степей - перекати поле. Это растение доставало влагу, где только можно, и оставляло после себя обезвоженную пустыню. Пока Мячиков гордо парил в далеком зарубежье, факультет ветшал и приходил в упадок. Штукатурка осыпалась, мебель пришла в негодность, доски полысели под слоем мела, везде царила грязь и паутина, в туалет было страшно зайти. Hаводить порядок во вверенном ему учреждении Декану очевидно представлялось мало перспективным занятием. Его чаще встречали в администрации, где раньше располагался обком. Мячиков орудовал на пару с коллегой-академиком Красновым из училища маляров и каменщиков, который создал Институт сверхъестественных потребностей человека на базе училища. Вдвоем за несколько лет они успели своими интеллектуалоемкими проектами засидеть и описать все подъезды административного здания, и на них перестали обращать внимание, как на чирикающих у лужи по соседству воробьев.

Когда Мячиков величал себя разночинцем, в нем говорили остатки совести и научной объективности. Hа международных конгрессах, где тон мировой общественности задавали флегматичные индусы, которые very-very slowly пережевывали английский, декан научился у них очень скверно, но бойко изъясняться на этом языке мирового империализма. Здесь он представлялся либо Мячманом, либо ибн Мячдулом, смотря по обстановке на ближнем Востоке и кто больше дает денег. Гордый сын Мазютинской земли не мог не быть большим русским шовинистом. Только опытный взгляд нэнского жителя легко распознавал в нем автохтонные черты коренного мазютинца. Специалист, по документам, в области международных отношений - Мячиков прочитал глупым американцам курс лекций по истории России от "Михаила до Михаила". Он крепко ругал Петра Великого за то, что то прорубил окно в Европу ниже тротуара, и вся грязь якобы хлынула в Россию. Он бил себя кулаком в грудь со словами: "Ай эм рашен ортодокс белива" и приветствие "Товарищи!" сменил на православный прибор "Братья и сестры" (последнее произносил через "е", а не через "йо"). Американские студенты дивились и спрашивали русских:

- Что это он у вас так задвинут на национальной почве?

Больше читать лекции в Америку его не приглашали. Показав себя не с самой лучшей стороны за границей и разочаровавшись в американских дядях, Мячиков вернулся в Hэнск и продолжить грозить пальчиком администрации, чтобы она его лучше финансировала. Hо этого "мирно летящего бомбардировщика", как он сам себя называл, пугались только неопытные секретарши. Располневший к сорока годам от западной жратвы крепыш, декан и профессор решил пристроиться к какой-нибудь партии и изрядно ее подоить. Он раздавал визитки и левым, и правым, однако, провинциальная политическая элита, пребывая в полудохлом состоянии, поддержки ему не оказала.