Нукер Тамерлана

Словно наполненный холодной яростью шар лопнул со стеклянным звоном у Дмитрия в груди. Поросшая волосками лошадиная морда, скаля длинные зубы, тянулась к его лицу. Не дожидаясь, пока лошадь укусит, он обрушил ей на морду кулак. Лошадь всхрапнула и завалилась на бок, лягая воздух, — он отпрыгнул, уходя от случайного удара копыта. Дмитрий только оглушил животное, но все равно кисть заныла от удара даже под кольчужной рукавицей.

Негр запутался ногой в стремени и беспомощно барахтался, стараясь освободиться. Лошадь силилась встать и падала снова, мотая всадника. Тот вдруг дико заорал от боли. Животное испугалось, дернулось и наконец поднялось. Лошадиные ноги тряслись, морда опустилась к самой земле, с губ падала пена. При рывке негр высвободился из стремени. Он отполз чуть в сторону и со страхом глядел на Дмитрия, который обошел лошадь и теперь приближался к нему. Его физиономия из черной превратилась в серую.

“Гвардеец, — промелькнуло в мозгу у Дмитрия. — Как удачно”.

Негр потянулся за ножом, но Дмитрий опередил, метнулся и наступил на руку, прижав к земле. Морда у негра стала цвета свежего пепла. Дмитрий сел на него и схватил рукой за горло.

— Пароль, — потребовал он. — Пароль, чтобы пройти к шатру эмира. Говори, черная собака.

Негр захрипел, дергаясь. Он вращал налитыми кровью белками и скалил зубы. “Не скажет, — подумал Дмитрий. — А мне нужен пароль”. Он низко склонился над негром, заглядывая в ополоумевшие глаза.

— Ты не знаешь, кто я? — зловещим голосом произнес он. — Глупый черный человечишка. Я съем тебя живьем, а напоследок полакомлюсь твоей душой. И после смерти ты станешь верным моим рабом.

Глаза негра вылезли из орбит. Остановившимся диким взглядом он смотрел на Дмитрия. “Сработало или нет? — подумал Дмитрий. — Если не сработало, плохо”. Он чуть ослабил хватку и потребовал снова:

— Говори.

— Кадум[32], — прохрипел негр.

— Ты не ошибся?

— Кадум… кадум, — хрипел полузадушенный гвардеец.

— Жаль мне тебя, Максимка, — сказал Дмитрий по-русски.

И вмазал гвардейцу кулаком в лоб. Чернокожий потерял сознание. Дмитрий одним движением перекатил гвардейца со спины и огляделся. Никого. Удачно. Со всех сторон закрывают холмики. Шагах в пяти из травы выглядывал крупный валун. Рядом с камнем паслась успокоившаяся лошадь.

— Жаль, — повторил Дмитрий, хватая курчавую башку за лоб и подбородок. Упираясь коленями в спину отрубившегося негра, он со всей силы рванул голову на себя и сломал шею. — Нельзя мне, чтобы ты живым остался, — объяснил Дмитрий бездыханному телу. — Болтать будешь.

Он ухватил труп за шиворот и потащил к валуну. Положил мертвую голову на плоскую вершину камня, занес над ней ногу и резко ударил. Послышался хруст. Дмитрий приподнял за волосы голову мертвеца. Осмотрел.

— Мало, — с сожалением произнес он. И ударил головой трупа о камень. Валун окрасился кровью.

— Теперь порядок, — пробормотал Дмитрий. — Слетел с лошади, попал башкой на камень. Шея сломана, морда разбита.

Потом вернулся на место убийства и разыскал нож.

— Дактилоскопии еще не существует, — сказал он покойнику, вкладывая нож в пустые ножны. — И ты мне не опасен.

Он развернулся и зашагал к лагерю. Его вдруг охватило ощущение приподнятой радости, даже шум и крики, доносившиеся из низины, не мешали. Мысль о только что совершенном убийстве — лишь ради того, чтобы добраться до Хромца, — нимало не трогала. Дмитрий наклонился, сорвал травинку, сунул в рот и принялся жевать, поглядывая на небо. Синее, безоблачное, глубокое… В середине оно переливалось кобальтом. И трава под ногами зеленела, словно малахит. Словно светилась изнутри…

— Трусишь, — сказал он себе. — Просто-напросто трусишь. Потому и отговариваешься.

Чушь, конечно… Он вовсе не трусил. Просто будь он хоть трижды мертвым для своего потерянного времени, здесь он все-таки жил — сердце билось. И хотело продолжать биться, несмотря ни на что. А он шел туда, где мерные биения его жизнелюбивого сердечка могут затихнуть раз и навсегда. Вот и колотится сердце, как бешеное, — им же рискуют. Пусть мозг знает, что риск оправдан, — сердцу на это плевать. Оно выстукивает: “Жить, жить, жить…”

Наконец до заторможенного мозга дошло, что более или менее благополучное существование черт-те где в средневековье так просто не происходит. Просто только кошки на свет появляются…

Все отчаяние и тоска. Они, проклятые. Как шоры, за которыми не углядеть очевидного… Его всякая собака за глаза зовет Тимуровым Гулем, а он только ушами хлопает. Прозвище, конечно, еще то — нечисть в облике прекрасной девицы. Хохмачи… В глаза уже, правда, давненько по-другому зовут. Увайси — Одержимый. Зауважали в конце концов, черт их дери. А все после того, как Халиль-Султану сказал: “Нет”. А сам Тамерлан не мычит и не телится. Но если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе…

Подспудное ощущение “сени Тамерланова крыла” над собой — не горячка воспаленного воображения. Она есть, невидимая тень Хромца, маячащая за спиной. Ангел-хранитель, мать его…