Нулевая долгота

Джон Дарлингтон наконец решил, что неожиданно возникшие свободные часы он использует так, как привык: отправится пешком в офис, тем более захотелось поразмышлять, кое-что продумать, а главное взбодриться ходьбой, укрепить себя физически. Он натянул старую, в мелкую клетку кепочку — типично английскую; темно-синюю куртку — из полиэстера, с подкладкой из искусственного утеплителя, с капюшоном и поясом, такую, какие носит большинство обыкновенных англичан, то есть рабочих, а он как рабочий лидер никогда не выделял себя из их среды — не то чтобы по убеждению, а просто для него это было само собой разумеющимся, естественным, привычным; соответствовало его пуританской натуре. Взял свою скромную папочку из полиэтилена, в которой еще с вечера лежали важные бумаги — из министерства занятости и из Конфедерации британских промышленников, а также наброски его выступления на исполкоме; и в приятном ожидании освобождения, то есть исчезновения с орбиты дел и досягаемости, с легкой душой захлопнул дверь своей квартиры в одном из самых что ни на есть рабочих районов столицы, очень далеком от центра, от парламента, вблизи которого располагалась штаб-квартира профсоюза. И — на два часа растворился в лабиринте лондонских улиц.

Он любил эти прогулки-походы сквозь добрую половину Лондона, не ведомый никому, потому что мало кто из встречных в нынешнюю сверхавтомобильную эру мог предположить, что этот обыкновенный прохожий не кто иной, как  с а м  всесильный, всем и всюду известный Джон Дарлингтон. Однако те из немногих, кто знал эту его особенность или кто все-таки узнавал его, почти не веря себе, имели шанс запросто поприветствовать «самого популярного лидера» и даже остановить, чтобы перекинуться несколькими фразами. Он был открыт всем — и важным, и самым обычным людям, и для каждого, как у проповедника, у него находились внимание и искренность, а в целом это было его естественное присутствие в мире, в человеческом общежитии.

II

Джон Дарлингтон думал о недавней телевизионной программе «Мнения», в которой по прихоти известного интервьюера Де́река Гри́мшоу он столкнулся с Самуэлем Ши́льдерсом. Он не искал этой встречи, тем более на телеэкране перед миллионами зрителей, но приглашение Дерека оказалось как нельзя кстати. Бедный Дерек, наверное, сильно раскаивается, улыбнулся он, вероятно, не сумел оправдаться перед начальством — в конце передачи был в полной растерянности, не зная, как остановить его монолог. Что ж, должен предвидеть: у него с Шильдерсом джентльменская беседа исключена.

Все газеты на следующий день писали, опять усмехнулся он, что рассвирепевший Джон Дарлингтон послал в нокаут не только «хранителя мудрости» консервативной партии Самуэля Шильдерса, но и несчастного Дерека Гримшоу, у которого, похоже, произошло сотрясение мозга…

«Ничего, оправятся», — жестко утвердил Дарлингтон.

Он испытывал удовлетворение — все эти дни: ведь ему удалось обратиться ко всей стране! Правая «Мейл» ядовито назвала его монолог «завещанием красного Джона». К сожалению, она почти права: еще немного, и ему придется уйти, как и всем до него, если не умирали до срока. Шестьдесят пять, ничего не поделаешь… А Шильдерс останется. Для шильдерсов нет возрастного срока… Их можно только свергнуть, как в России…

Но когда их свергнут здесь, в Британии? Ему-то уж точно не увидеть социалистической Британии — без шильдерсов, под рабочим самоуправлением. А ведь мечталось, даже верилось — в молодости, в тридцатых…

«Но война все переломила, война…»