Нулевая долгота

Костя говорил мне, что порвал все случайные связи, что настоящая любовь делает их ненужными. Ему наконец-то захотелось стать нравственным, жить по совести, без лжи. Он понял, что может так жить. Он говорил, что у него легко и радостно на душе, как никогда не бывало. Будто ярким светом наполнилось сердце.

Костя верит, что когда они преодолеют все трудности — суд людской, злобу и месть, он будет самым счастливым человеком, потому что Люся — его часть, истинная жена. Я очень хорошо его понимаю.

Пожив у Кости, я восстановил себя. Ну что ж, говорил я себе, просто такая у меня горькая судьбина. Вспомнились мама, отец. Ну что ж, буду вечно любить Вареньку…

* * *

Любовь всегда в нас, и никто и ничто не в силах запретить, погасить, уничтожить ее. Любовь никому не подвластна и ни от чего не зависит. Она — это мы; в ней — человеческое бессмертие.

* * *

Картина «Андроников монастырь», которую я задумал еще в феврале, писалась сама собой. Получалось славно, особенно краски, кажущиеся какими-то нездешними, совсем не теми, что должны быть по натуре.

Две непрерывные недели после возвращения от Кости пролетели одним днем. Я забывал и есть, и спать. По-моему, я не спал совсем. Монастырь получался ослепительно белым, с золотистыми бликами куполов. А Варенька, грустная Варенька, как тающее облачко, возникала на небесно-снежной лазури. Как бы едва проступающим видением. Во всем была какая-то светлая печаль, но и радость…

Я, пожалуй, назову картину «Счастье»! Да, это было начало счастья, когда я встретил Вареньку в Андрониковом монастыре. А когда я писал картину, я ощущал всю беспредельность счастья. Будто вселенная вселилась в меня. Или, наоборот, я с ней слился. Да: без времени, без пространства. Без смертей, без жизней…

Когда человек любит, в нем исчезает раздвоенность.

* * *

…А ведь счастливы были и под властью фараонов, и в эпоху инквизиции, и во времена кровавых войн. Те, кто любил…

Кошкин: «Сила — в незнании»

Хосородков подвигался из мертвецкой. Умер один из тех, кто родился еще в прошлом веке. Его фамилия Кошкин. Он со всеми знакомился и всем говорил: «Кошкин». Будто бы все должны знать, кто он такой, Кошкин. Я встречал одного критика-искусствоведа с фамилией Собакин. Как бы они знакомились?

Кошкина звали Николай Ефремович. Он был начальником министерского управления кадров тридцать восемь лет. На его толстом лице всегда лоснилась улыбочка, и на все случаи жизни он, похихикивая, заявлял: «А что, быть может».

Но Кошкин твердо знал, что все, что может быть, не обязательно быть должно.

Ему почему-то не давала покоя моя борода. Будь я его «кадром», он, наверное, приказал бы ее незамедлительно сбрить.

Он был очень прилипчив, ко всем приставал. Со своей лоснящейся улыбочкой пытался всем влезть в душу. Меня его привязчивость не только раздражала, но и пугала.

У Кошкина любимая поговорка: «Вся сила — в незнании». Он ее сам придумал, видно переиначив выражение: «Знание — сила».

— Почему в незнании? — однажды спросил его я.

— Потому что те, кто не знает, — сила! — Он погрозил мне толстым пальцем, похихикивая. — Это проверено!

Хосородков рассказывал, что умирал Кошкин с возмущением. Он хрипел: «Требую подключить реанимацию». С этим и умер. Ему было семьдесят шесть лет.

Как патологоанатом, Тамил привык к мертвецам. Мне даже кажется, что он испытывает дьявольское наслаждение, когда их полосует.

Тамил устал после работы в мертвецкой над телом Кошкина. Мне жутко представить, что подобный Хосородков полосовал Вареньку…

Хосородков присел на скамейку рядом со мной. В его глазах желтая муть. Он говорит, проникая в мои мысли, отчего еще страшнее:

— Я знаю, о чем ты думал. Да, и ее полосовал бы. И делал бы это с наслаждением. Ее суть не в плоти, а в душе.

— И в том, и в другом, — не согласился я.

— Ты должен привыкнуть к моему уродству, — вдруг потребовал он. И принялся объяснять: — Когда люди уйдут в космос, они все будут такие, как я. Я предтеча третьего тысячелетия. Надо жить воображением и фантазиями, на сто и на тысячу лет вперед и на столько же назад. Наш духовный разум это позволяет.

— Но это сумасшествие! — вскрикнул я.

— Потом это не будет сумасшествием, — устало, но зловеще продолжал он. — А знаешь, где в человеческом теле покоится душа? В солнечном сплетении. Я самый великий знаток ристалищ человеческих душ. Я пишу об этом трактат. У Кошкина, например, было очень маленькое ристалище, но лошадиная энергия сердца. Оно просто износилось. Я дам тебе почитать свой трактат.

Боюсь Хосородкова.

* * *

Вчера Хосородков рассуждал об Атлантиде. В ядерную эпоху, говорил он, наша цивилизация подобна обреченной Атлантиде. После взрывов выживут примитивы забытых уголков земли. Они начнут творить историю, не зная великого прошлого. И все повторится сначала. До новой Атлантиды.

Хосородков, между прочим, оптимист. Он утверждает, что не все погибнут. Мы уйдем в космос. К новым звездам. «Атлантида не погибла, — говорит он, — она переселилась в галактику. Мы еще с ними, атлантами, встретимся».

* * *