Нулевая долгота

А вот назывной крестник всем ему нравился: и характером, и убеждениями, и щедростью — хоть душевной, хоть какой еще: не задумываясь, рубаху отдаст. И особенно желанием понимать все до конца — ну как он сам! И чем-то еще: очень знакомым и очень давним, чего за собой он не знал, но чем когда-то, даже чуть призавидывая, восхищался — в ком и когда? Вот это самое неуловимое восхищение, которое Взоров испытывал к Ветлугину, он долго не мог вспомнить, наверное, потому, что всякий раз не хватало времени глубинно разобраться, отыскать в себе то самое  н е ч т о. А теперь и отыскивать было не надо, теперь-то понял: похож его крестник на Митю Ситникова, и даже не внешне, не по характеру, не по поступкам, а по его, взоровскому, отношению к нему, точь-в-точь как когда-то к Мите. И это он уразумел лишь сейчас.

— Вы что-то плохо выглядите, Федор Андреевич, — беспокоился Виктор. — Может быть, все-таки вызвать нашего доктора? Он отличный специалист и человек хороший.

— Никого не нужно звать, забудь об этом, — твердо сказал Взоров.

— Что же вы меня не предупредили? — чуть обидчиво заметил Ветлугин. — Я бы вас встретил.

— А-а, Виктор, все не очень-то ладно складывалось.

— Разве они не понимают, что замыслил Дарлингтон? Между прочим, американец отказался выступить.

— Тем более мой приезд важен.

— Безусловно, Федор Андреевич.

Принесли чай и сэндвичи.

— Вы, надеюсь, закатите речь минут на сорок? — поиронизировал Ветлугин.

— Раз тебе этого хочется, то обязательно.

— Меня это устраивает: сдеру пять абзацев, и корреспонденция готова.

— А я вот без текста выступлю, что тогда?

— Хуже. Придется согласовывать.

— То-то. Не надейся на легкую жизнь.

— Куда уж нам!

Они посмеялись. Некоторое время молча пили чай, Ветлугин жевал сэндвич.

— Что не пьешь коньяк?

— Не хочется.

— Слушай, Виктор, дела у меня серьезные, — вздохнул Взоров. — Только не возражай, а внимательно слушай. Договорились? Ну вот и хорошо. Боюсь, что мой сердечный приступ… Ну, в общем, неважно. Понимаешь, все может случиться. Но это позволительно только после митинга. — Взоров несколько путался. Помолчал. Ветлугин понимал, что обязан выслушать, не перебивая. — Я верю, знаешь ли, чувствую, что это большой перелом. Как ты думаешь, удастся Джону?

— Думаю, что удастся. Ему верят, как никогда и никому. Да что там! Ему верит страна. Его уважают даже те, кто должен ненавидеть. Недавно, с месяц назад, институт Гэллапа провел опрос: кто ныне самый популярный лидер? Ну, королева для англичан вне конкуренции, если, конечно, они не придерживаются крайне левых взглядов, все-таки символ государственности, ну, что ли, самой незыблемости, стержня и так далее. — Ветлугин говорил возбужденно. Это было ему свойственно, когда он старался что-то важное объяснить и доказать. — Кто же оказался первым? Догадываетесь?

— Джон? — скуповато удивился Взоров.

— Да, Джон Дарлингтон. Впервые в истории нации профсоюзный деятель оказался самым популярным лидером. Представляете?

— Значит, вот почему он взялся двинуть это дело? — заволновался Взоров. — А я-то не знал!

— Между прочим, я об этом написал, но в газете не поняли: мол, что за сенсация? Мол, напиши о нем очерк и объясни. Я напишу, конечно. После митинга и напишу.

— Обязательно напиши, — твердо поддержал Взоров.

— Беда в том, и вы, наверное, об этом знаете, — продолжал Виктор, — что Дарлингтон меньше чем через полгода уходит в отставку. У них же как? Шестьдесят пять — и привет! Исключение лишь в чрезвычайных обстоятельствах, например, для Черчилля во время войны. А так — закон и традиция.

— Очень жаль, — посетовал Взоров.

— Я думаю, — убежденно говорил Виктор, — Дарлингтон сдвинет эту глыбу, а тогда борьба за мир станет не эпизодической резолюцией съезда БКТ[2], а общим профсоюзным требованием. Главное же — изменится политическая программа лейбористской партии. Движение за безъядерную Британию станет всеобщим. Вот увидите!

«Ну уж не знаю, увижу ли?» — подумал Взоров — спокойно, без печали.

— Простите, Федор Андреевич, вы что-то хотели мне сказать, а я увлекся.