Нулевая гипотеза

— Ну как знаешь — у меня время еще есть, в отличие от тебя. — Капитан сплюнул на пол и крикнул в закрытую дверь: — Лейтенант, ко мне!

Лейтенант бочком протиснулся в кабинет и поднял взгляд на заключенную. Жалость снова захлестнула его, казалось накрыв с головой.

— Хватит пялиться! — недовольно рявкнул капитан. — Впрочем, если хочешь, можешь взять ее прямо здесь и сейчас. — Лейтенант испуганно шарахнулся в сторону и отрицательно замотал головой. — Так, Семенов, — капитан сел за стол, — зэка номер 579 — в карцер до утра.

— Товарищ капитан, на улице минус сорок три. Замерзнет…

— Выполнять, я сказал! — рявкнул Урбонас.

Когда за ними закрылась дверь, Урбонас встал и подошел к окну. Через заметенный снегом плац шел лейтенант в длинном по колено овчинном тулупе с закинутым за спину автоматом. А впереди брела подгоняемая ледяным ветром и утопая по колени в сугробах маленькая девичья фигурка. Капитан не отходил от окна до тех пор, пока они не миновали большой желтый дрожащий круг света от раскачивающегося на шквальном ветру фонаря и не скрылись в темноте за углом барака…

Поселок Мыюта, март 1941

— Товарищ капитан! — Урбонас с трудом разлепил веки. Голова гудела как колокол. Во рту ощущалась кислая вонь рвотных масс. — Товарищ капитан! — Пытаясь найти источник раздражающего звука, Урбонас повернул голову и увидел испуганное лицо лейтенанта, который сильно тряс его за плечо.

С трудом подняв голову чуть выше, капитан тут же почувствовал сильнейший позыв к рвоте и поспешно перегнулся через край кровати. Лейтенант очень вовремя с жутким грохотом пододвинул к кровати жестяной тазик, в который тут же, толчками освобождая желудок, полилась зловонная жидкость. Капитан, почувствовав наконец некоторое облегчение, понял, что в состоянии подняться, медленно встал и вопросительно уставился красными воспаленными глазами на лейтенанта:

— Ну, что там у нас случилось?

— Вас к телефону. Начальник 7-го отделения. Срочно.

Урбонас, сопя и проклиная на чем свет стоит вышестоящее начальство, посмевшее потревожить его в такую рань, быстро накинул овчинный тулуп и резво выскочил на улицу. От обжигающего морозного воздуха ему враз полегчало, и он, взяв в руки черную и тяжелую эбонитовую трубку телефона, почувствовал себя уже значительно лучше.

— Капитан Урбонас у аппарата, — стараясь говорить бодрым голосом, доложил он.

— Ху…нас! — отозвался на том конце провода начальник. — Быстро бери руки в ноги и выезжай ко мне. Через два часа прибывает генерал. Ты меня понял? — прохрипели в трубке.

— Какой генерал? — заикаясь, проблеял Урбонас.

— Ты что там, в своей Мыюте совсем мозги себе отморозил? — грозно спросили. — Сам… приезжает. Сегодня у меня проводит совещание, а завтра по всем командировкам Чуйского тракта с инспекцией двинет. К тебе первому. У тебя же — женская. Так что оставь за себя этого, как его? Ну, ты меня понял. Молодого. И чтоб порядок был! Пока будешь у меня на совещании, пусть твой зам все говно подчистит. И чтоб комар носа! И смотри у меня, чтобы никаких жалоб со стороны спецконтингента не было. Если что, ты меня знаешь — сгною. Ты все понял? Давай. Жду.

Урбонас положил трубку и только тогда понял, что протрезвел окончательно. Вспомнил, что было вчера вечером, и, мгновенно вспотев, как был, в тулупе и валенках на босу ногу, опрометью бросился прямо через сугробы в карцер. Распахнул дверь и замер на пороге. Помещение камеры было пусто.

— Лейтенант! — белугой взвыл капитан. — Где ты, чтоб тебя черти разорвали!

— Здесь я, — шумно задышал в затылок лейтенант.

— Зэчка где?

— Я приказал отнести ее в барак к Верке-фельдшеру, — промямлил лейтенант. — Утром я зашел в карцер, а она уже холодная вся и без сознания. Так и отнесли к Верке в барак.

— У-у! — взвыл Урбонас и, схватившись за голову, выскочил на улицу. Пронесся, не замечая сугробов, в женский барак, влетел и снова замер на пороге. На столе, застеленном белоснежной простыней, вытянувшись во весь свой небольшой рост, лежала она. Чистая, умытая, с умиротворенным выражением лица отмучившейся грешницы. Тонкие белые руки спокойно лежали вдоль тела покойницы. Чистенькая роба, отглаженная темно-синяя юбка, на ногах бумажные носки. А вокруг толпа женщин. В скорбных темных платках. На землистого цвета лицах, обращенных к нему, — ничем не прикрытая ненависть. И не просто ненависть, а лютая, испепеляющая и не знающая страха и границ. Урбонас, не выдержав этого взгляда сотен горящих ненавистью женских глаз, попятился к двери и, едва ощутив спиной ее холодные доски, развернулся и стремглав выскочил наружу, едва не сбив с ног лейтенанта…

Москва, Лубянка, июль, наши дни