Нулевой километр

– Ты лучше, – самое время это сказать, пока она не разревелась на моем плече, ведь желающих выслушать ее переживания я рядом не нахожу. – Лучше барменши из того чертового бара, лучше той блондинки, даже если совсем не умеешь пользоваться иголкой. Лучше своей Соколовой, пусть и живешь совсем не так, как этого хотелось бы обществу. Ты лучше, Юль, чем сама о себе думаешь. А если этого кто-то не понял, пусть идет к черту. Теперь давай плачь, жалуйся на свою подругу и поедем домой. Потому что я чертовски устал.

Ни от этого невыносимо долгого вечера, незаметно перетекшего в такую же бесконечную ночь, и даже не от поездки в целом. Устал день за днем убеждаться в мысли, что меня трогает ее одиночество. Трогают ее слезы, неважно, скатились ли они по щеке или до сих пор плещутся на глубине печального взора, трогают ее невысказанные слова, которые совсем не нужно облачать в звуки, ведь молчание порой куда красноречивей.

– Плач, только не разбуди пациентов, – кладу справку на пустующую сидушку и сцепляю руки в замок, всем своим видом демонстрируя полную готовность к задушевной беседе.

Ведь я и вправду готов. Готов делать вид, что понимаю каждую фразу из того бессвязного бреда, что она обрушит мне на голову; готов смотреть, как ее боль въедается в мою футболку, заставляя серую ткань идти темными пятнами; готов подставить плечо под ее острые ногти и даже не стану ее останавливать, раздери она мое тело до самого мяса. Готов кивать, когда она примется припоминать все обиды, скопившееся за столько лет их с Соколовой дружбы, и если потребуется, подскажу парочку не красящих женщину матов. Не потому, что должен, ведь отказавшихся ее выслушать и так уже предостаточно, и вовсе не из-за нимба, который в эту самую минуту по всем законам жанра должен расцвести над моей головой, окутывая стан золотистым свечением, а потому что хочу. И вопросом «почему» я сейчас не задаюсь…

Только вот ничего этого не происходит: ни шумной истерики, ни пьяных ругательств, ни ударов ее невесомых кулачков о мою грудь. Лишь все та же тишина, скупо приправленная треском лампы.

– Идем? – смотрю снизу вверх на поднявшуюся с жесткого стула начальницу , только сейчас замечая, как сильно она вцепилась пальцами в синюю ткань платья на своих бедрах, и, кривясь от прострела в боку, встаю следом. Но и шага сделать не успеваю, ведь готов я к чему угодно, кроме внезапно ворвавшейся действительности: ей нужны вовсе не разговоры…

Юля

Я могла бы сейчас соврать. Сказать, что поддавшись эмоциям, неосознанно потянулась к единственному источнику тепла в этом холодном безлюдном коридоре. Наплела бы с три короба, что дешевое пойло самого злачного бара в городе пробудило во мне неконтролируемое желание забыться в мимолетных ласках первого встречного. Могла бы списать свой порыв на внезапное головокружение или боль в ногах, уставших от высоких шпилек, и плевать, что моя обувка сиротливо выглядывает из-под лавки. Могла бы… Только врать здесь и сейчас мне совсем не хочется – я все понимаю и впервые радуюсь чьей-то жалости. Потому что без чужих рук просто рассыплюсь на миллиарды бесполезных атомов…

Подхожу ближе, так, что слышу каждый вдох Бирюкова, и прижимаюсь лбом к его перепачканной бурыми пятнами груди. Стою, лишь мгновение не позволяя себе шевелиться, и вот уже куда смелее обнимаю мужскую талию. Непривычно. Не так, как это бывало прежде: ни дрожи в коленях, ни одной мысли о горячих губах, что сейчас потонули в кудрях на моей макушке, ни острой необходимости избавиться от этого чертового тесного платья, только рой бабочек в животе, что прямо сейчас пробирается выше и щекочет своими разрисованными крыльями мой воспаленный мозг. Обнимаю вполне невинно, но стоит почувствовать на себе его руки, осознаю, что именно это и станет точкой невозврата. Переломным моментом, ведь в своей погоне за очередной галочкой в списке моих воздыхателей, я вряд ли подозревала, что испытаю такую феерию от бьющего в нос аромата его геля для душа. Вовсе не секс, которого между нами не должно быть по ряду причин, может заставить меня полностью раствориться в Максиме, а это необъяснимое, ни на что не похожее ощущение нежности, растекающееся живительным теплом по онемевшему телу.

– Не буду я реветь, – не знаю, зачем произношу это вслух, но очень надеюсь, что это обещание поможет ему расслабиться, ведь ни один мужчина не вынесет затяжной бабской истерики. – И рубашку твою зашью.

В знак благодарности за необходимую мне поддержку. Хотя, если быть честной, я бы предпочла штопать не мягкую фланель, а размашистыми стежками пришить себя к его ладоням. Капроновой нитью, чтобы даже его натренированные руки не смогли разорвать этой связи… Впрочем, какой в этом смысл, если у судьбы свои ножницы, и режут они без разбора? Кромсают, сея по сторонам останками моей несовершенной жизни под жуткий хохот незадачливой портнихи.

– Не стоит, – смеется, и его грудной смех проходит вибрацией по моему животу, получше электрического разряда заводя остановившееся сердце. – Выброшу. Ее уже не спасти.