Нулевые, боевые, пенсионные. 2000–2010 годы

18-го – р/с «Свобода», часовая программа со звонками в прямой эфир. Ведущий – Виктор Ерофеев. Три гостя: режиссер Владимир Мирзоев, авангардный художник Олег Кулик (потряс всех образом человека-собаки, сидел в конуре) и я. Разговор шел о гордости, гордыне и тщеславии. Мирзоев заинтересовался моим очерком о Сергее Эйзенштейне.

И организованный Эдиком выезд в Покровское на два дня – прогулки, домино, карты, биллиард и Костя со своей музыкой, и среди снегов странно звучал Сокольский: «В парке Чаир распускаются розы…»

25 февраля – приехали из Покровского, и неотложное дело: сочинял коллективное письмо в ЖЭК по поводу протечки с потолка. От творчества к быту… 23-го напугали телеграммой из АСТа: «Сердечно поздравляем с Днем защитника Отечества счастливы работать с вами…» Н-да, – только и остается хмыкнуть.

Поездка в «Вечернюю Москву» и «Московскую правду», благо рядом. В кабинете Михайлова сидит молодой Антон Долин. Переговоры:

– Сотрудничать будем?

– Конечно, – уверенно заявил Долин.

– Могу сходу предложить материал о Врубеле.

– Это интересно: он ведь в психушке сидел…

Остается только удивляться: не прославился своим «Демоном», а вот психушка – это захватывающе интересно. Так и хочется воскликнуть словами Цицерона: «O tempora! O mores!» (О времена! О нравы!)

От Долина к Егорунину, зам. главного «Московской правды» и ведущего темы культуры и литературы. Подарил ему свою книгу о Москве, и легко договорились о сотрудничестве. И начнем с Аверченко.

Более десяти лет мы активно сотрудничали с Александром Геннадиевичем до его смерти, и в «МП» я напечатал кучу материалов за десятилетие, многие из которых вошли в мои литературоведческие книги (29 сентября 2019 г.). Хороший был человек, книжник, профессионал своего дела.

1 марта – в «Алефе» вышел Юрий Левитанский, а я уже готовлю Врубеля и Аверченко. У Левитанского есть строки, созвучные мне:

Жить среди книг, хотя бы не читая,
лишь ощущать присутствие вблизи,
как близость леса или близость моря —
вот лучшее из одиночеств…

А сколько раз в последнее десятилетие уподоблялся Левитанскому, его просьбе:

– Сезам, я говорю, – откройся! —
Не открывается Сезам.

2 марта – куча звонков по поводу 74-летия. Ида Давыдовна: «Сняла зубы и поздравляю без зубов» – какая прелесть!.. Еще Людочка из Нью-Йорка, Наташа из Дортмунда, Витенька из Аугсбурга… Хотел поехать на выставку, но метель. Сидели втроем с Эдиком с коньяком «Хеннесси» из Парижа, блины с икрой, кулебяка Щекиного изготовления.

7 марта – Эдик привез еще одну машинку «Любаву», но Рязань есть Рязань, никуда не годится. Теперь дома аж 6 пишмашинок, и ни одной стоящей. А я, преодолевая техническое несовершенство, клепаю материал за материалом. Воспалился палец. Пришлось делать перерыв. Приходил Лева Рудский – «шлимазл» (неудачник? Но это как посмотреть). Взял интервью для газеты тверской и много нащелкал фотоснимков. Ездил в ЦДЛ, платил взносы. Там на меня «напал» Эммануил Бройтман, автор книги «Знаменитые евреи»: «Приезжайте ко мне, будем играть в шахматы и пить коньяк». Ехать? К кому-то? Пить коньяк? Бррр!..

11 марта – ошалев от печатания, пошли с Ще в ближайшую рощу. Метель, пурга, снега. Не весна, а зима. Аня Фернандес брала интервью на ТВ «Сокол». Попросила что-то сказать о скончавшемся экс-президенте Югославии Милошевиче. Я отказался: диктаторы и преступники – не мои герои. Давайте лучше о Гутенберге, основателе книгопечатания. Ще посмотрела телепрограмму и оценила: «Ты на экране такой вальяжный, утомленный славой…» Какой славой?! Районного соколиного масштаба?..

19 марта – 15-го с Ще были на Таганке в театре Николая Губенко на концерте еврейской народной музыки, концерт Пурим-Фест-шоу «Лехаим». И где? В логове русских ура-патриотов, что уже смешно. Для памяти набросал заметки «Звучит клемзер». Только отрывок из написанного:

«…Возглас одного украинца: а що це таке идиш?!

Для евреев идиш – это язык предков, язык бабушек и дедушек, живая трепещущая история народа. А еще музыка. Клезмер, который переживает ныне настоящий бум – в США и в Западной Европе. Явление клемзера народу.

Упоительная, захватывающая музыка, зачастую идущая по кругу. Но какая! Умри Равель со своим «Болеро». В клемзере такие закруты, что голова начинает идти кругом, а сердце сладко замирать. Оговорюсь: не специалист во всех этих чередованиях ладов, кадансов, секвенциальных движений и т. д. Но, слушая клезмерную музыку, неожиданно для себя попал в ласковый и грустный плен. От ее бесконечных повторов, то мажорных, то печальных, то громко кипящих, то затихающих вдали. От фидели, то есть скрипочки, а она была не одна, а целых пять, и звучали они так, что хотелось смеяться от радости и плакать от горя одновременно. Я сидел в зале и ловил вибрации. Испытывал музыкальный кайф. Клемзер вонзался в самое сердце…»