Нулевые, боевые, пенсионные. Книга 3. 2000–2010 годы

Попалось на глаза интервью Нины Садур. Она печалится: «Мне почему-то никогда не дают никаких премий». И о писателях: «Они не хотят дружить со мной…». У всех свои проблемы, жалобы, претензии. И всем хочется получить кусочек славы. Когда-то поэт Николай Доризо написал строки: «Хочу услышать похвалу. / Заметь меня, старик Державин…» На что получил ответ от пародиста Александра Иванова:

Устав коптеть в своем углу,
Решил я высказаться прямо:
— Хочу услышать похвалу.
Заметь, старик, не будь упрямым!
Ведь я писать весьма горазд,
А ты доселе не приветил…
— Иди, иди… господь подаст, —
Старик Державин мне ответил.

А я на Полянке, в магазине «Молодая гвардия», в рамках выезда издательства «Радуга» подписывал свои книги. Купили не так много, штук 20 примерно. На очереди следующая презентация…

18 октября — презентация в «Библио-Глобусе». Выложили семь моих книг, главная «Коктейль “Россия”». Подписал около 49 книг. Какая-то женщина застенчиво сказала: «Можно постоять около вас, такой свет идет…» Вот уже и светиться начал. Приехал домой — нимба нет…

19 октября — закончил печатать Марлен Дитрих, 41 страница.

У Марлен было много любовных романов, один из них развернулся в Голливуде во время американских гастролей Александра Вертинского. Как уживались две звезды? Об этом Вертинский в июле 1935 года сочинил песенку «Гуд бай»:

Надо Вас боготворить,
Ваши фильмы вслух хвалить
И смотря по двадцать раз,
Как актер целует Вас,
Прижимаясь невзначай…
Гуд бай!..
На ночь надо Вам попеть,
С поцелуями раздеть,
Притушить кругом огни.
Завтра съемка… Ни-ни-ни.
И сказать, сваривши чай:
«Гуд бай!».

22 октября — Русико из Тбилиси: «Юра, на твою Джюконду стоит очередь…»

26 октября — снова Звенигород, в качестве машины приехала «скорая помощь», которая перевозила какие-то лекарства, а заодно захватила «артистов».

Собралось более 50 человек. Ще рассказывала о Марии Башкирцевой, я — о женах Наполеона — Жозефине и Марии-Луизе. И совпадение: в «Вечорке» как раз вышла публикация о Марии-Луизе.

Стоит теплая осень, какой не было, по сообщению газет, в Москве 70 лет. Сплошные аномалии. Но, несмотря на них, продолжаю творить и вытворять. После Марлен Дитрих взялся за Коко Шанель, и уже вырисовывается книга «Маркиза, ангелы и дьявол». А параллельно мне еще сотня, а, может, тысяча борзописцев строчит книги. Борис Акунин цинично заявил: «Я не считаю себя писателем. Я беллетрист. Я не ставлю задачу писать лучше Тургенева. Мое дело — развлекать читателя». Он развлекает, а я? Я не развлекатель, а просветитель. Позволю себе сказать: изящный популяризатор и эссеист…

Кстати, мне из редакции «ВК» передали письмо некого академика Юрия Курако (главный невропатолог из Одессы), он пишет: «Лично мне очень нравятся Ваши короткие новеллы и эссе, в которых Вы очень своеобразно и интересно подаете материал…» Читают в Одессе, в городе Бабеля, Багрицкого, Ильфа и других литературных корифеев.

3 ноября — нам с Ще исполнилось 33 года, я даже попытался написать торжественные строки:

Мы спаяны. Сдружены. Слиты вовеки.
Кто знает, где Ще, где Ю. Б.
И строки вливаются в полные реки.
И все о тебе. О тебе. О тебе…

7 ноября — второй творческий вечер в ЦДЛ. Пару дней обзванивал знакомых и приглашал, а потом пошли некоторые отказы: кто-то не может, заболел. Ну, а 6-го собрали 11 книг на продажу и, сгибаясь под их тяжестью, в 17 часов вышли из дома. Приехали рано. Туалет закрыт. Спрашиваю уборщицу, почему? Она: «Готовлюсь к мероприятию».

— А что у вас будет? — прикинулся я.

— Да вечер какой-то.

— И кого?

— Какого-то поэта Безелянского.

На «поэта» пришло человек 100, почти полный Малый зал. Купили все принесенные книги. На этот раз обошлось без певцов (Суворова, Ширинский) и я спокойно солировал сам. Рассказал об исторических событиях дня и прочитал отрывок из пушкинского «Пира во время чумы»:

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.