Нулевые. Степень. Письма

…Он сын молодой

Трудового народа:

Мать – Р.К.П.

Отец – профсоюз. [46]

Или о лозунге «учиться, учиться и учиться», обращаясь к почившему Ленину:

Солнце знанья возстанет сияя,

Буешь знать, там в гробу не подвижный,

что ты

Не напрасно просил умирая. [47]

Следующий раздел (в зависимости от имеющихся в портфеле редакции материалов) посвящался «аналитическим» внешнеполитическим или научно-политическим обзорам. Обычно в них пересказывалось содержание центральной прессы, но иногда в комментариях авторов проскальзывали уж очень личностные нотки. В 1923 году заключенный Л. вдохновенно предрекал блестящее будущее авиации: «жизнь, властно требующая от нас все большей скорости в передвижении…» [48]

В зависимости от той степени, в которой тюремное издание контролировалось администрацией, больше или меньше места отводилось под отчеты о деятельности УВЧ, кружков и местных мастерских, в которых работали заключенные. Вятский журнал «За железной решеткой» был, пожалуй, наиболее официозным изданием. Но даже по сравнению с другими выпусками этого журнала сдвоенный 5-6-й номер за 1923 год поражает полным отсутствием хотя бы одного неказенного материала.

Другим постоянным разделом тюремной периодики были библиографические обзоры пенитенциарной литературы и тюремных изданий, благодаря им мы узнаем о десятках тюремных многотиражек и даже стенгазет. Так, строгие критики малокультурного самарского журнала «На смену кандалам» журили слишком легкомысленную, на их взгляд, сталинградскую газетку «Муравейник» (тираж 20 экземпляров): «Ни одной почти деловой заметки… вся газета пестрит маленькими, ничего кроме разве улыбки на лице читателя не дающими заметками». [49] Подражая «настоящим» журналам, некоторые тюремные издания пытались даже завести спортивный раздел, но поскольку писать, собственно, было не о чем, то его содержание сводилось к повторению бодрых призывов и лозунгов. [50] (По сути, тюремные материалы на спортивную тему были столь же искусственной риторической реальностью, как и официозные передовицы, однако пока еще никто из историков не предложил изучать физическое состояние или «политику тела» арестантов по этим артефактам официального дискурса.)

Но самое интересное в тюремной периодике 20-х годов – это, конечно же, художественное творчество заключенных. Самый безыскусный и идеологизированный художественный текст фиксирует, кроме прочего, фрагменты живого человеческого опыта автора. Существовал нормативный нарратив, который полагалось воспроизводить в сочинениях арестантов: несознательная жертва нищеты и эксплуатации вступает на неверный путь и неизбежно попадает в тюрьму, где перевоспитывается.

...

Политграмота делала свое дело над умом Вани… На спортивных занятиях он укрепил свое здоровье и свое тело. Быстро в нем развивалось сознание, и классовый инстинкт на каждом шагу давал себя знать. [51]

Но, помимо совершенно затертых клише, со страниц тюремных журналов доносятся и живые голоса людей. Они рассказывают об условиях содержания, взаимоотношениях с администрацией и ворами.

...

По наведенным справкам в небесной канцелярии оказалось, что сильная жара в 42 градуса ниспослана как целебное средство против невкусной каши нашей хозчасти. [52]

Вот больница, вот аптека,

Фельдшер, доктор на лицо,

А чтоб лечить им человека

Они смотрят лишь в лицо. [53]

Заключенный А.К. рассказывал в этюде «По этапу» о том, как новоприбывших арестантов безнаказанно грабит шпана, пользуясь покровительством администрации (правда, в отличие от сталинских времен это покровительство объясняется не теорией «социальной близости», а банальной коррупцией). [54]

И совершенно непонятно, каким образом цензура УВЧ пропустила исповедь арестованного в пивной «ни за что» мужичка, который укрылся за легкомысленным псевдонимом Ветерок:

...