Дальше был сюжет о том, сколько зерна вспахали российские комбайнеры. Михаил сразу вспомнил свое советское детство. Ему стало тоскливо. Он переключился на музыкальный канал. Пели очередные выкидыши Фабрики Звезд. Михаил закрыл глаза и попытался абстрагироваться от этой музыки. Потом он услышал что-то новое. Песня представляла собой метафору прелюдии к половому акту и метафору самого полового акта. При этом непосредственно о сексе пела девушка. Михаил захотел оценить визуальный ряд клипа. Брутальный качок с нестандартной для его габаритов смазливой внешностью мелькал в кадре то с голым торсом, то в модной обтягивающей маечке. Иногда в кадре появлялся худощавый блондинчик диджей с лучезарной улыбкой на лице. Хотя больше времени в клипе отводили девушке. Михаил понимал почему. Он просто не мог отвести от неё глаз. Она излучала поток агрессивной сексуальности от своих телесных манипуляций. У неё было красивое атлетическое тело со всевозможными татуировками. Особенно Михаилу нравились её подтянутый плоский живот, силиконовая грудь, стройные ноги и задняя часть. Нет. Ему нравилось в ней абсолютно всё.
– Нужно посмотреть, что за группа, вдруг смогу пересечься с этой певицей, – думал Михаил.
Финальная сцена клипа происходила в комнате, которая напоминала комнату из “Матрицы”, где Морфиус прописал Нео его таблетки. Власов старался подавлять в сознании любые ассоциации с фильмом Матрица, чтобы не вспоминать о сцене, где заткнули рот мистеру Андерсону. Качок сидел в коричневом кожаном кресле, возле него танцевала девушка. Её танец сильно напоминал приватный танец стриптизерши. В какой-то момент она села к мужчине на коленки, швырнула на пол свои очки. Михаил увидел до боли знакомые ему большие сверкающие светло-карие глаза.
– Вот сука! – подумал Михаил.
Михаил уже был готов влюбиться в неё, пока она не оказалось Анной. Весь остаток дня он пытался выкинуть мотив этой песни из головы, но чем больше усилий он прикладывал, тем отчетливей новый образ Анны отпечатывался в его сознании. Она крутилась в дыму на шесте как в клипе, а Власов ничего не мог с этим поделать. Он чувствовал глубокую эмоциональную боль. Ближе к вечеру ему позвонил Князев.
– Здорово, Миша. Через две недели у нас итоговый доклад. Я хочу, чтобы ты доработал нашу основную позицию, – сказал он.
– Мне разрешено лично вносить поправки?
– Да. А ты как думал? Ты же у нас один из основных мозговых центров.
– Ты опять мне льстишь.
– Перестань. Ты же придумал эту фразу, что свобода лучше, чем несвобода. Видел, как президент это сказал? Силовики просто обосрались.
– Не видел, – недоговорил Власов.
– Вот что, – перебил Князев. – Мы станем свидетелями того как Россия наконец-то станет европейской демократией. Это, это как лицезреть отмену многовекового крепостного права.
– В конце концов, он разочаруется в своих взглядах. Здесь ничего не изменишь, – думал Михаил.
– Я тебе скинул материалы на почту, – продолжил Князев. – Разберись, подкорректируй и перешли. А мы с мужиками потом обсудим.
Михаил сел за компьютер, открыл почту и нашел нужное письмо. Он просматривал текст, вчитываясь только в самые интересные моменты.
“
***
***
***
***
От многочисленного количества слова “парламент” в тексте Михаилу хотелось курить. Он набрал Князева, когда закончил.
– Вообще если честно лучше бы сделать концепцию гораздо радикальней. Можно было бы оставить Партии вместе с придатками конституционное большинство, а на остальные проценты набрать независимых людей, – сказал Михаил.