Нулевые

Она кивнула. Есть сразу расхотелось.

– И как он?

– Так, ничего…

– Ты его не спросила, как он… как насчет денег думает? И прописки?

– Ну что эта прописка? – Ирина поморщилась. – Какая, в сущности, разница, прописан, нет?..

– Как это?! – Мать всплеснула руками. – В месяц по триста рублей за него выкладывать. Я понимаю, ты с этими квитанциями в сберкассу не ходишь, я тебя избавила… Вон, за лифт опять повысили. Видела хоть?.. Конечно, можно и не интересоваться. Как первоклассница всё!..

– Мама! – Ирина отложила, почти отбросила ложку. – Я знаю, сколько мы платим за квартиру, знаю, что с деньгами у нас очень плохо. Зачем меня постоянно носом тыкать? Я знаю…

– Я не тыкаю, я решила просто посоветоваться, – смягчилась, кажется, испугавшись такого тона, Татьяна Сергеевна, – поговорить, как мать с дочерью. Давай нормально обсудим. Решим, что нам делать. – Но ее ненадолго хватило, и она снова повысила голос: – Почему я одна вечно должна?..

– Давай обсудим.

Мать села на табуретку напротив Ирины, передвинула с места на место плетенку с хлебом.

– Прости, если я резко… Ты ешь, пожалуйста… Просто ведь столько, Ира, проблем у нас, что и думать не хочется. Страшно. А как не думать? Если не делать ничего – вообще обрушится… – Она замолчала, следя, как Ирина медленно, через силу носит ложку от тарелки ко рту и обратно, потом шепотом сообщила: – Только мы с тобой можем… Отец, что он?.. Он всегда в своих делах, так его трудно ведь заставить что-то делать, а этот пожар его убил совсем, кажется… Так что, кроме нас… Понимаешь, Ира?

Ирина кивнула, еще закинула в рот две ложки борща. Больше не лезло – в горле вырос горький, колючий ком. Даже дышалось кое-как…

– Да я понимаю, все понимаю я… Только мне… – Ирина сжимала челюсти, пытаясь больше не говорить, не ворошить свои мысли, но не смогла, и слова, отрываясь от горького кома, посыпались одно за другим. – Только, мам, мне-то… мне-то вот жить не хочется! Просыпаться не хочется. Ложиться в эту постель… Зачем? Издевательство какое-то… Объясни… Ты мне про Павла, а я его убить готова, гада… Кому я нужна теперь?

Она смотрела в тарелку с беловатой от сметаны жижей, смотрела пристально и невидяще и всё пыталась стиснуть зубы – замолчать. Не получалось.

– Подожди… Не надо… Ирочка, – сочился меж ее слов тихий, умоляющий голос мамы. – Успокойся, пожалуйста… Не надо загадывать.

– А что тут загадывать? Что загадывать?! Двадцать восемь почти… с ребенком… Была бы еще симпатичная, а так… Сегодня на работе азербайджанец один стал заигрывать, в шутку так, а я чувствую – вот-вот буду согласна…

Ирина подняла глаза, столкнулась с испуганным взглядом матери и снова, как во что-то спасительное, уставилась в борщ.

– Я ведь живая все-таки… А уже как мумия… Хожу, вид делаю, что работаю, а внутри сухое все… Даже и слез вот нет никаких… Потому и к Павлу зашла, тоже хотела поговорить, решить, может, все окончательно… А он сидит там в подвале без света и рад. – Она уже не старалась молчать, и ей стало чуть легче. – У него компьютер на батарейках. Сидит, играет… в какого-то автомобильного вора. Прохожих давит, с полицейскими воюет… И видно, не просто играет, не из интереса, а чтоб не замечать. Остальное забыть…

Про азербайджанца она упомянула специально, умышленно, чтоб поразить мать, свести разговор на жалость к себе, увернуться от упреков и претензий. Но теперь говорила уже без всякой корысти, без раздражения и досады, то есть – с досадой, но досадой на нечто слишком огромное, непобедимое; может, на саму жизнь.

– Думаешь, мам, я так… не думаю? Думаешь, я насчет развода не ходила? И в суде была. Зашла, а там толпа вокруг этого стенда, где перечень документов, которые на развод. И одни женщины там… Стоят списывают, как эти… как студентки расписание. Спорят еще, нужен ли муж, когда заседание будет… Я послушала и убежала. Ведь стыдно… И это вот… – Ирина мотнула головой на вазочку с фруктами. – Думаешь, не стыдно брать? А что делать… Хоть что-то… И так иждивенка какая-то…

Первая, давно ожидаемая ею слезинка, обжигая кожу, побежала вниз по щеке; Ирина инстинктивно шмыгнула носом, и сразу все лицо стало влажным, очертания предметов размылись, будто она видела их сквозь воду.

– Ирочка, что ты! – На ее голову опустилась ладонь. – Ну-у, успокойся. Не надо… Не все так страшно, еще все будет…

– Конечно… будет… то же самое. – И она зарыдала, громко, задыхаясь, давясь спазмами и слезами и понимая, что рыдания ее неискренни, что она сама хотела, заставила себя зарыдать.

Действительно ведь – да, да! – ничего страшного. Все ведь живы-здоровы, есть работа, еда, квартира, впереди лето. А у других… стоит новости посмотреть…