Нулевые

– А угадай… О мужчинах, Ир, о мужчинах!.. Под корень их во все времена у нас выкашивали… Первых страниц в книге не было, а я начала с отца Петра Первого… Ох, сколько при нем, оказывается, бунтов разных, войн случилось. И всё топили, вешали, головы рубили, живьем закапывали. Не перескажешь… – Дарья Валерьевна говорила теперь торжественно; с той торжественностью, что бывает на траурных митингах и похоронах. – А староверов, которые двумя пальцами крестились, хуже собак считали. Встретил – убей. То-то они до сих пор вон в тайге сидят… А знаешь, что при Петре Первом мужское население на сорок процентов снизилось? Это и стариков считая, и детей грудных. Никакой Сталин не сравнится, наверно…

Ирина слушала администраторшу как совсем нового человека. Впервые та со своих проблем и проблем знакомых переключилась на нечто глобальное.

– Да и Сталин их истреблял, мужчин, не дай бог… Там, в книге, и цифры приведены, но я не запомнила. Помню, что страшные цифры всех этих революций, репрессий. Миллионы и миллионы, миллионы и миллионы… Да что далеко ходить, у меня вот в семье хотя бы… Я одного своего родственника только пожилого помню – деда двоюродного. Да и тот без ноги был… Все женщины у нас вдовы были… И во все века ведь так. Не на войне гибнут, так по пьянке или в драках всяких или еще по какой глупости…

Дарья Валерьевна снова испустила протяжный, горестный вздох. Потрогала заварной чайничек, но наливать чай не стала, заговорила дальше:

– Там, в этой книге, про генофонд много было. Что вот первыми-то гибнут в основном смелые люди, самые крепкие. Лучшие, одним словом. В атаку бегут, с несправедливостью всякой борются, на смерть идут за свои убеждения. И хулиганы – это, если подумать, как мужчины, лучшие… м-м… экземпляры, просто проявить им свою мужественность негде… И вот они гибнут чаще всего молоденькими совсем, детей не оставляют, а живут дальше в основном всякие трусоватые, подловатые, больные, и у них дети-то есть. И их сыновья тоже с гнильцой получаются… Ну, генетически… И вот там автор считает, что из-за этого и народ у нас стал такой – еле шевелимся, – что всех лучших из поколения в поколение истребляли. Крестьян самых хозяйственных за полярный круг на верную смерть, солдат, не жалея, под пулеметы, умных и честных расстреливали без жалости… Вот… А теперь ни работать не можем, ничего. Только вздыхаем.

– Н-да-а, – согласилась Ирина, понимая, что не отреагировать неудобно.

– А как ты, Ир, считаешь? Ты ведь биолог, эта генетика к вам близко стоит… Как по-твоему – прав автор, что судит так? Действительно поэтому обмельчали?

– Гм… – Ирина растерялась, когда понадобилось что-то ответить. – Н-ну, как вам сказать…

Пожала плечами, покривила раздумчиво губы, копаясь в мыслях, ловя, выискивая подходящую, но и зная, что мысль такую ей вряд ли удастся найти… Сколько раз за студенческие годы – совсем вроде недавно – она слышала подобные разговоры, наблюдала споры однокурсников, и ей казалось тогда, что у нее тоже есть свое мнение и, если надо, она тоже может достойно вступить в разговор; а сейчас вдруг оказалось, что сказать нечего.

И Ирина произнесла самое простое и скучное:

– Не знаю. Подобные гипотезы появляются постоянно, но доказать их, кажется, невозможно. Да я последнее время как-то и не слежу за этим…

– Так-так, – с пониманием, но без одобрения отозвалась Дарья Валерьевна; лицо ее осунулось и потускнело. Она занялась приготовлением чая, ворча, что кипяток совсем остыл…

Разговор притух. Ирина, сославшись на дела, вернулась в лабораторию. Выпила таблетку супрастина от аллергии. Начала собираться. И, как всегда, в этот момент была уверена, что посвятит вечер сыну. Да, заберет из садика Павлушку, сводит его в парк, устроит ему маленький праздник с мороженым и прыганьем в «замке»… Вообще чаще с ним надо общаться, а то вырастет, хм, генетически лучшим мужчиной – героем подворотни… Но ведь единственное по-настоящему дорогое, бесценное, что у нее есть, это Павлик.

И от такой мысли опять защипало в горле, на глаза навернулись слезы… Вспомнились, представились знакомые девушки, разошедшиеся с мужьями или вовсе безмужние, но с ребенком; одни были симпатичные, другие страшненькие, одни при деньгах, а другие почти нищие, но на всех была одинаковая печать ущербности, брошенности; и все они с одинаково обреченной убежденностью, качая на руках орущего малыша или грустно любуясь, как он резвится на детской площадке, повторяли: «Он – это единственное, что у меня есть. Миленький мой, любимый!.. Я всё-всё сделаю, чтоб у него всё хорошо получилось!..»

Теперь и Ирина готова была, искренне готова была повторять те же слова, «сделать всё-всё». А это значит, что больше она уже ни на что не надеялась.