И наоборот, они необыкновенно чувствительны к таинственным влияниям, к астральным воздействиям. Когда луна освещала темные рощи вокруг Кастальского источника, Феоклеа видела повсюду скользящие белые тени. При дневном свете она слышала голоса. Когда она глядела на лучи восходящего солнца, их световые вибрации погружали ее в экстаз и ей слышались невидимые хоры. И в то же время она была совершенно равнодушна ко всем внешним проявлениям культа; статуи богов оставляли ее совершенно безразличной, но она испытывала ужас при жертвоприношении животных.
Она ни с кем не говорила о видениях, которые нарушали ее сон. Она чувствовала с предвидением ясновидящей, что жрецы Аполлона не обладают тем высшим светом, в котором нуждалась ее душа. Но они, со своей стороны, наблюдали за ней, желая склонить ее к роли пифии. Она же чувствовала себя как бы притягиваемой к высшему миру, который оставался закрытым для нее. Кто были эти боги, от которых на нее веяло неземным дыханием? Она хотела знать это прежде, чем слепо отдаться им. Ибо большие души испытывают всегда потребность сознавать ясно даже и тогда, когда отдаются высшим силам.
Весь внутренний облик Феоклеи заставляет предвидеть, какое таинственное предчувствие и какое глубокое потрясение должны были взволновать ее душу, когда она впервые увидела Пифагора и услышала его выразительный голос, раздававшийся под колоннадами святилища Аполлона… Она почувствовала присутствие посвященного, которого ждала ее душа, она узнала своего Учителя.
Она
И он, со своей стороны, должен был узнать в ней с присущей ему проницательностью ту живую и тонко вибрирующую душу, которую он искал для передачи своей мысли и для внесения нового духа в храм. После первого же взгляда, которым они обменялись, после первого сказанного слова, невидимая цепь связала жреца Самосского с молодой жрицей, которая молча слушала его, жадно воспринимая каждое его слово. Не помню, кто сказал, что лира начинает вибрировать, когда поэт подходит к ней. Так узнали друг друга Пифагор и Феоклеа.
На восходе солнца Пифагор вел продолжительные беседы со жрецами Аполлона, носившими название святых и пророков.
Он потребовал от них, чтобы и молодая жрица была допущена к этим беседам и была посвящена в его тайное обучение. Таким образом она могла пользоваться уроками, которые Учитель давал ежедневно в святилище.
Пифагор достиг в то время полной зрелости. Он носил белые одежды по-египетски и пурпурную перевязь на лбу. Когда он говорил, его серьезные, глубокие глаза проникали в душу собеседника, вызывая в нем глубокое волнение, и самый воздух вокруг него казался более легким и проникнутым духовностью.
Беседы Самосского мудреца с высшими представителями греческой религии имели очень важное значение. Вопрос шел не только об искусстве прорицания и о вдохновении, но и о будущем Греции и о судьбах всего мира. Знания и силы, которые он приобрел в храмах Мемфиса и Вавилона, придали ему высший авторитет. Он имел право говорить как власть имеющий с руководителями Греции, и он выполнил это со всею силою своего гения и со всем энтузиазмом осознанной миссии.
Чтобы просветить и подготовить их сознание, он начал их знакомить со своей юностью, с перипетиями своей борьбы и с египетским посвящением. Он говорил им о Египте, усыновившем Грецию, древнем и неизменном, как покрытая иероглифами мумия в глубине его пирамид, но владеющим в своих склепах тайнами народов, языков и религий. Он развернул перед их глазами мистерии великой Исиды, земной и небесной, матери богов и человечества. Он провел их через все необходимые испытания и под конец дал им проникнуть вместе с собою в светлую область Осириса.
Вслед за тем, он раскрыл перед ними тайны халдейских магов, их оккультные знания, сохранявшиеся в массивных храмах Вавилона, где они вызывали живой огонь, в котором появлялись образы демонов и богов.
Слушая Пифагора, Феоклеа испытывала потрясающие ощущения. Все, что говорил он, отпечатывалось огненными буквами в ее сознании, и все это казалось ей одновременно и необычным, и знакомым. Обучаясь у него, она точно вспоминала забытое. Слова Учителя заставляли ее перелистывать страницы Вселенной, словно страницы книги. Боги не являлись более перед ней с человеческим ликом, но в своей истинной сущности, которая создает формы и дает душу этим формам. Она возносилась и опускалась вместе с ними в пространстве.
Иногда ей казалось, что она выходит из своих границ и расплывается в бесконечности. Таким образом воображение ее проникало в невидимый мир, и те следы его, которые она находила в своей собственной душе, говорили ей, что в нем – истинная реальность, а физический мир не более чем одна видимость. И она чувствовала, что ее внутренние глаза скоро раскроются, чтобы непосредственно читать в невидимом.