– И то верно! – сказал, через мгновение Воська. – Вот даже господин нуониэль заметил, что мы уже спорим не о том, куда идти, а о том, кому верить – жрецу, который много ведает или слуге, который ничего не знает.
– Это самый распространённый спор в Троецарствии, – заявил Лорни, совсем забыв про свой отвар и тоже переживавший, что сейчас невинному слуге оттяпают обе ноги. – На чьей ты стороне: на стороне жрецов, которые говорят, что ничего не знают и постоянно что-то узнают, или же ты на стороне магов, которые говорят, что знают всё, но ничего не пытаются выяснить?
– Вот только не сходится! – сказал Вандегриф. – Парнишка этот – вовсе не маг, а холоп, предавший своего хозяина.
– Он похож на мага! – вступился за парня Лорни. – Так же как маги верят в чудеса, этот Ейко верит в рыцарей. Он считает таких как вы – лучшим, что может быть на свете. Посмотрите на него! Неужели вы думаете, что этот простак осмелился бы выступить против ваших сияющих доспехов! По мне, так этот бедолага всего лишь пытался выслужиться перед господином Ломпатри и вами, господин Вандегриф.
– Я, правда, очень люблю рыцарей, – захныкал Ейко. – Я, правда, не вру!
В этот момент раздался злобный и противный хохот, глубокий и полный ненависти. Отвратительный звук, гаже которого сложно вообразить. Это злорадствовал Акош, привязанный к дереву между костром и тем местом, где оставили лошадей. Смех пленного привлёк всеобщее внимание.
– Недоделанный скиталец, – хриплым голосом, начал Акош. – имеет наглость советовать атарийскому рыцарю, как поступать с предателем! Хотя доказать свои собственные слова тебе нечем!
– Опять меня подозревать во всяком! – озлобился Лорни на привязанного к берёзе Акоша.
– Мы не подозреваем, а сомневаемся, – сказал Навой, и подошёл к Лорни, похлопывая себя по ноге топориком. – Главное правило рыцарей-воевод – сомневаться во всём. Ты десять лет шастаешь по лесам кишащим бандитами. Мы не знаем, можно ли тебе доверять.
– Можно ли мне доверять? – удивился Лорни. – Я занимался своими делами, а вы пришли и втянули меня в ваши поиски! Я согласился помочь только потому, что мы земляки. И ещё, потому что я не одобряю все эти разбойничьи налёты на простых людей, грабёж и безвластие.
– Именно поэтому ты так любезно принимаешь шайку бандитов у себя в землянке, – засмеялся Акош, припомнив Лорни его собственные слова.
– Ах так! – разозлился Лорни. – Тогда подумай своими солдатскими мозгами, Навой, кто знал о том, что этот ваш великий Единорог в Дербенах! Об этом знали только его коневод со слугою, пара наших степковых и вот этот черныш.
Лорни указал пальцем на Вандегрифа.
– Ты, холоп, заката не увидишь! – сказал Вандегриф и, достав мизерикорд, пошёл к Лорни.
Акош залился хриплым смехом:
– Обрубить этому скитальцу руки до культяшек! – сопел он сквозь хохот. – Я этого пройдоху знаю! Его не трогали, а он – раз – и к рыцарям перебежал!
Лорни хотел подбежать к Акошу и растерзать его, но тут, не пойми откуда, возле пленного оказался Ломпатри. Лорни, Вандегриф, Навой и все остальные замерли. Главарь бандитов злобно глянул на рыцаря.
– Пригрел ты у себя на груди гадюк! – сказал ему Акош. – Скиталец и рыцарь сдадут тебя, а потом перегрызут глотки за полученное золото.
Ломпатри с размаху врезал по челюсти Акоша своим крепким рыцарским кулаком. Звук раздался такой, будто дровосек, мощным ударом топора попытался расколоть тугую вязовую чурку, но не смог.
– Солдат Навой, ты не прав, – сказал Ломпатри тем своим спокойным голосом, которым он всегда говорил в самых неспокойных ситуациях. – Главное правило рыцаря-воеводы заключается вовсе не в том, чтобы сомневаться во всём. Главное правило рыцаря – верить своему брату рыцарю. Ибо честь обязывает ему говорить правду и действовать открыто. А если рыцарь поступил не по чести и обманул тебя, завёл в западню, то можешь даже не сражаться, а умирать со спокойной совестью; ибо в мире, где нет чести и жить незачем. Должен сказать, Акош, что твой хозяин умён. Он знает, что дом, расколотый изнутри, не устоит. Вот он и попытался расколоть наш отряд. Только хозяин твой, как и жрец Наимир, плохо знает рыцарей.
Ломпатри повернулся к своему отряду. В сумерках лица лишились своих черт и походили одно на другое. Только пламя догорающего костра иногда выхватывало из темноты знакомые линии бровей или определённые впадины скул.