Нуониэль. Часть первая

Староста Бедагост положил руку Моту на плечо, чтобы тот успокоился. Крестьянин тяжело вздохнул и запустил пальцы в свои нестриженые, свисающие на лоб рыжие волосы.

– Будет тебе, Мот! – одёрнул его сосед справа. – Пущай ответят.

– Как вам уже говорил мой слуга, – начал рыцарь, – Моё имя Ломпатри. И да, король Хорад однажды, много лет назад, наградил меня рыцарским титулом по праву рождения.

– Это может быть и так, – сказал Бедагост, – но мой вопрос трошки иной.

– Ты волен задавать вопросы, как вздумается. Я волен отвечать по своему усмотрению, – ответил Ломпатри.

Староста засмеялся. Его пробрал неистовый хохот такой силы, что бедный старик, в конце концов, просто закашлял. И теперь уже Мот положил руку на спину старосте, чтобы тот успокоился.

– Ты боишься моих вопросов? – тяжело дыша, прокряхтел Бедагост.

– Я не боюсь твоих слов, старик, – ответил Ломпатри.

– Но я ведь действительно только и делаю, что задаю вопросы! Тебе не кажется это странным?

– Мне рассказывали, что тут все очень любят задавать странные вопросы.

– Да, – заулыбался старик, – очень многие думают, что дербенские крестьяне сошли с ума и их вопросы не имеют смысла. Есть страшное поверье, будто бы дербенские вопросы могут лишить тебя разума. А знаешь, почему сюзерены считают крестьянские вопросы проклятыми?

Воська беспокойно подвинулся к Ломпатри и склонил к нему голову:

– Это он тоже спросил, – прошептал слуга. – Это тоже вопрос! Странный какой-то. Не стоит на это отвечать, господин Ломпатри.

– Не страшись, рыцарь, – продолжил Бедагост. – Я сам отвечу. Приближённые короля и благородные рыцари не понимают наших вопросов, потому что не хотят их понимать. Они не хотят слышать наш крик о помощи. Они ходят с нами по одной земле, но живут в другом мире. Это мир каменных замков с сотнями солдат, пускающими стрелу в каждого, кто подойдёт достаточно близко. Какое им дело до наших нужд? Тогда как нужда у нас давным-давно одна – знать, когда же вы, честные и благородные рыцари, наберётесь храбрости, убьёте поганых разбойников и вернёте нам наших родичей, гибнущих в штольнях.

Последние слова староста сказал достаточно громко. Старуха, занимавшаяся пряжей в углу, перестала мычать свою унылую песню. В горнице повисла продолжительная тишина.

– Что за штольни? – спросил Ломпатри.

– Последний налёт случился этой седмицей, – сказал Мот. – Бандиты забирают людей из деревень и отводят их к Сколу. Там наши работают кайлом, пока не умрут. Бандиты пытаются откопать сокровища Скола. Работа тяжёлая и опасная. Сначала угоняли всех. Так сталось с Двиной – деревней на закат. Только как понадобились им ещё люди, неоткуда брать стало: умерла деревня. Теперь прореживают деревни, як бабка грядки: берут чуток, а прочих оставляют в покое. Видать, смекнули, что эдаким способом мы дольше протянем. Но теперь они забрали самое ценное – детей. Мою малышку Унди увели.

Мот стукнул кулаком по столу и смолк: горе сдавило ему сердце.

– Не горячись, Мот, – сказал Бедагост – Вернём мы наших крох. И Унди твою вернём, и Чураю, дочь Кера, Тису, славное дитя доброго Венда, будь он храним тёплыми ветрами, Квету и Далину, дочурок Влока, Драгу, единственное чадо покинувшего нас Идара, Всенежу – жену Молнезара. Коль благородства от благородных ждать не приходиться – сами воротим!

– Эк, ты старик дал маху! – заговорил вдруг Закич. – К пустому столу пригласил и в чёрствости коришь!

– Ты, Закич, – оборвал его Ломпатри, – опосля гвадемальского эля напьёшься. А вам, деревня, я сам отвечу и без хмеля и без соли. Хотите ничтоже сумняшеся своими силами пленных возвращать – помогай вам свет. Мало, что втуне. У разбойников, как судить могу, дело поставлено на широкую ногу. Всех, кого забрали, малые, говорите?

– Всенежа из них старшая будет, – ответил молодой крестьянин Молнезар. – Жена моя, шестнадцати лет отроду.

– Девчонок ваших они не в штольни повели, а в лагерь свой, – продолжил Ломпатри. – Зачем? Али мне вам об этом баять! Сами, поди, знаете, что кайлом махать их не заставят. Руки, которые выполняют женскую работу, у них в лагере уже должны быть. Так что эту партию детишек и Всенежу твою, шестнадцати лет отроду, припасли для иного.

В горнице повисла хмурая тишина. Никто не хотел думать о трагичной судьбе детей и молодой жены Молнезара.