Нуреев: его жизнь

48-летний педагог стал для дерзновенного юноши настоящим образцом для подражания, тем добрым и чутким «родителем», о котором Рудольф всегда мечтал, который понимал все его устремления и никогда не пытался их изменить. Они как нельзя лучше подходили друг другу по складу характера. Если отец и Валентин Шелков старались переделать Рудольфа на свой лад, в соответствии с собственными представлениями о жизни и танце, то Пушкин поощрял его искать свою индивидуальную манеру исполнения. «Он обладал завидным терпением и сдержанностью в общении с воспитанниками, – вспоминал еще один его ученик, Михаил Барышников. – Он не заставлял, а учил тебя танцевать. Он учил тебя воспринимать танец как способ самовыражения, управлять своими мыслями и телом». Пушкин не только обеспечивал техническую выучку своих питомцев, но и требовал от них все делать осмысленно, постигать основы движения, внутреннюю структуру любой комбинации. И никогда не посягал на их индивидуальность. А, напротив, умел окрылить каждого, предоставляя своим воспитанникам свободу творческого развития, проявления своей уникальности и музыкальности. Этот подход Пушкин унаследовал от своего собственного выдающегося педагога Владимира Пономарева[52].

А для склонного к скорым разочарованиям Рудольфа не менее важным было и то, что Пушкин всегда оставался «спокойным и уравновешенным. С ним почти невозможно было поссориться», – подтверждала бывшая балерина Кировского театра Алла Сизова, постоянная партнерша Нуреева в его последний год учебы в ЛХУ.

Мускулистого сложения, со строгим лицом, с крупным носом и залысинами, Пушкин выглядел солидным и серьезным. Держался с необыкновенным достоинством. В накрахмаленной белой рубашке с темным галстуком и в темных брюках, он излучал спокойную властность; но его требовательность педагога уравновешивал добрый нрав. А метод обучения был настолько простым, что, по словам Барышникова, «люди, впервые оказавшиеся в его классе, часто удивлялись: что здесь такого особенного? Все как будто бы происходило само собой». Хотя Татьяна Легат, внучка Николая Легата и коллега Нуреева по Кировскому театру, как-то призналась, что занятия в классе у Пушкина было «очень трудно выдерживать. Казалось, урок близился к концу, потому что твои ноги уже гудели от усталости, и тут выяснялось, что это была только разминка». В отличие от Шелкова, Пушкин предполагал в своих учениках врожденную интеллигентность. Он сосредоточивал внимание на их сильных сторонах, говорил мало и никогда не повышал голос. «Он очень хорошо знал то, чего ты объяснить не можешь. В этом была его сила, – рассказывал Барышников. – Выполняя его задание снова и снова, ты начинал понимать масштабы задачи, амплитуду движений, темп и все остальное».

Пушкин сразу же понравился Рудольфу. А вот педагог, предупрежденный на его счет, первые недели даже не смотрел в его сторону. Мягкий и доверчивый Пушкин попросту полагал, что ему достался танцовщик сомнительного происхождения, а поскольку Рудольф еще не сравнялся с другими воспитанниками восьмого класса, доказательств обратного он не видел. Рудольф догадывался, как мог его отрекомендовать Шелков. И понимал, как нелегко будет заслужить одобрение Пушкина. Но он также сознавал, что одобрение такого выдающегося педагога – залог его карьерного роста. Впервые в жизни убежденный в том, что он оказался в самых надежных и лучших руках, Рудольф без колебаний доверился опыту Пушкина.

Все бы ничего, да только его новые одноклассники вовсе не горели желанием потесниться ради странного, диковатого и «неотшлифованного» провинциала. Из-за сурового отсева, который продолжался непрерывно, с момента поступления и до итоговых экзаменов, конкуренция в училище была очень сильной. Ежегодно только двое – трое выпускников получали работу в Кировском или в Большом театре; некоторые попадали в Малый или в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Остальные рассеивались по стране, по третьесортным труппам. Доучившись до восьмого класса у Пушкина, его воспитанники обладали техникой, близкой к профессиональной, и снисходительно косились на попытки Рудольфа соперничать с ними. Они искренне недоумевали, почему Пушкин взял его к себе из шестого класса. Однажды они подвели Рудольфа после урока к зеркалу и высказали все, что думали: «Посмотри на себя, Нуреев! Ты никогда не сможешь танцевать – это невозможно. Ты просто не создан для этого. У тебя ничего нет – ни школы, ни техники. Откуда только у тебя берется наглость заниматься с нами в восьмом классе?»