Нуреев: его жизнь

Хотя Рудольф уже начал привыкать к постороннему вниманию к своей персоне, чрезмерное любопытство еще вызывало у него скованность. Но когда Лон похвалила его выступление, юноша отбросил осмотрительность и сообщил ей о предложении из Большого. Добавив, впрочем, что московский балет его не впечатлил. А потом извинился и сказал, что спешит на вокзал. Рудольф поразил Лон своею самонадеянностью. Но при этом в нем было нечто такое, что побуждало позднее Марго Фонтейн называть его «потерянным мальчиком» и отчего ей хотелось ему помогать. Такое же желание помочь испытала и Лон. «Он выглядел голодным, – рассказывала она, – и я отвела его в буфет, накормила и помогла ему пристроить вещи, чтобы он смог остаться и посмотреть последний акт балета». С тех пор, когда бы Рудольф ни приезжал в Москву, Лон подыскивала ему жилье и доставала билеты в театры. И в скором времени ему предстояло встречать таких участливых женщин чуть ли не в каждом городе мира.

Невзирая на нелюбовь многих сверстников, Рудольфу всегда удавалось расположить к себе тех, к кому он испытывал искреннюю симпатию или кто мог его чему-нибудь научить. Ближе к концу семестра он подружился с Любой Романковой и ее братом-близнецом Леонидом, студентами-физиками Ленинградского политехнического института. С предложением познакомить ребят с одним «очень симпатичным юношей из провинции» обратилась к их матери Елизавета Михайловна Пажи, знакомая Рудольфа из музыкального магазина. И одним воскресным днем «симпатичный юноша» явился к ним в тонком китайском дождевике, который он носил круглый год, не имея денег на покупку пальто.

«Спокойная, культурная атмосфера» дома Романковых, так не похожая на обстановку в его отчем доме, сразу же очаровала Рудольфа. «Он пришел к нам в три часа дня, а ушел в три утра, – вспоминала Люба Романкова[69]. – Можете себе представить? Даже для ленинградцев, привыкших задерживаться допоздна, – стояли белые ночи, – это было необычно! О чем только мы не говорили; ведь наступила оттепель, и перед нами вдруг открылось столько возможностей!» Политика мало интересовала Рудольфа, и они разговаривали об импрессионистах, выставка которых наконец-то состоялась в городе после длительного запрета, и об Осипе Мандельштаме, поэзия которого вновь стала доступной. Члены семейства – родители, дедушка с бабушкой, сестра, зять – уходили друг за другом спать, а Рудольф все не двигался с места. В конце концов, с ним осталась только Люба. «Рудик спрашивал: “Мне, наверное, пора уходить?”, – что на самом деле означало: “Можно мне еще посидеть?” Я видела, что ему не хотелось уходить, и каждый раз повторяла: “Нет, нет, Рудик, сиди!” Через тридцать лет Нуреев признался, что он тогда и поразился, и позавидовал ее воспитанности[70].

Елизавета Михайловна познакомила Рудольфа с Любой в надежде, что у них завяжутся отношения. Но у Любы был роман с ее другом Игорем, а Рудольфа она считала влюбленным в Мению, которую гость часто приводил с собой. После ужина Мения иногда устраивала для гостеприимного семейства импровизированный концерт испанской песни. «Она была необыкновенно очаровательной девушкой, похожей на врубелевскую Мадонну[71], – отзывалась о Мении Люба. – Очень темпераментная и по уши влюбленная в Рудика, который был к ней очень внимателен. Думаю, он сохранял свое нежное чувство к Мении многие годы». Высокая и стройная, с большими карими глазами и темными, коротко стрижеными волосами, Люба в детстве занималась балетом, росла в семье балетоманов и смотрела выступления Рудольфа на школьных концертах. Но с другими воспитанниками Ленинградского училища она знакома не была, потому что вместе с братом больше интересовалась спортом, наукой и политикой. Люба играла в волейбол за команду Физического института и армейского спортивного клуба; они с Леонидом были прекрасными лыжниками. Не случайно Рудольф их прозвал «спортивниками». Однажды перед началом занятия в классе Мения с изумлением увидела, как Рудик с чугунными гирями, привязанными к лодыжкам, пытался поднимать ноги. Гири в те годы использовали для тренировок только атлеты, танцовщики их не применяли. «Спортивники сказали мне, что это полезно для прыжков, – пояснил он. – Укрепляет ноги, а потом они становятся совсем легкими». Вскоре он стал делать упражнения на растяжку прямо в гостиной Романковых. По словам Любы, Рудольф тогда не заботился о своей внешности вне сцены. Но у него были прекрасные белые зубы, и держался он с достоинством. «По правде говоря, я не находила его уж очень красивым, хотя все восхищались его внешностью. Со временем он стал выглядеть более импозантно, более солидно».