Нуреев: его жизнь

Сизова, к своему огорчению, заболела в первый же день выступления, 21 апреля, и Рудольфу пришлось станцевать только па-де-де Актеона – третий из четырех номеров программы. По признанию одного из зрителей, уже увидевшего Макарову и Соловьева в вариации Голубой птицы и Васильева в потрясающем па-де-де из балета «Пламя Парижа»[68], «его выступление ошеломило зал. Это было первое, что действительно понравилось публике». А исполненный в следующий вечер дуэт из «Корсара» с восстановившейся Сизовой сорвал с губ искушенной публики громкие «Бис!». Зрители оценили бурными аплодисментами не только неистовую энергию, пластичность и протяженную полётность прыжков Рудольфа, но и чувственность, пропитывавшую каждое его движение. Свою техническую «неотшлифованность» Нуреев сполна компенсировал захватывающим уверенным исполнением, растворившим академическую патину. Его необузданный взрывной темперамент возвестил о появлении крайне неординарного выпускника. По словам Саши Минца, советская публика была совершенно не привычна к столь откровенной сценической демонстрации сексуальности: «Об [этом] не принято было ни писать, ни говорить. Любое ее проявление уподоблялось патологии и осуждалось как некая форма анархии».

Несмотря на то что в том конкурсе не присуждалось ни мест, ни призов, Рудольф стал самым популярным танцовщиком, затмив даже Васильева, бывшего в своем родном городе фаворитом. Да и сам Васильев признался, что танец Рудольфа его поразил. Чему Нуреев, не ожидавший открытого одобрения из уст соперника, невероятно обрадовался. Он «изумил всех своим животным магнетизмом и эмоциональным погружением в танец, – вспоминал Васильев, сорок лет спустя возглавивший Большой театр. – В нем бурлила огромная сила и динамизм. Его танец нужно было видеть на сцене, потому что съемки того времени не передают всего эмоционального накала, который он излучал».

Танец Нуреева оказал непосредственное влияние на Васильева, ставшего в последующие годы образцом московского бравурного стиля. «Нуреев первым из танцовщиков-мужчин начал исполнять пируэты на высоких полупальцах. Я в то время делал гораздо больше пируэтов, чем он. И считал, что их красота заключалась в количестве оборотов. Но, когда я увидел Нуреева и его удивительные пируэты на очень высоких полупальцах, я понял, что на низких полупальцах утонченности и элегантности не добиться. Я начал становиться на высокие пальцы и делать меньше оборотов – всего восемь – девять вместо обычных двенадцати или тринадцати, которые привык делать. Это совсем другая эстетика: более красивая и чистая. Увидев, как танцевал Нуреев, я стал обращать гораздо больше внимания на позиции ног».

Успех в Москве не остался незамеченым: па-де-де Нуреева с Сизовой включили в документальный фильм о русском балете, снятом по государственному заказу (этой чести удостоились только двое ленинградских учеников). А Большой театр и Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко предложили Нурееву по окончании училища место солиста, минуя стандартную практику годовой работы в кордебалете. После выпускного концерта, до которого оставалось два месяца, Рудольф рассчитывал получить и третье приглашение – в Кировский. Но уверенности, что его расчет оправдается, у молодого танцовщика не было. Театр Станиславского Рудольфа не интересовал (как слишком провинциальный, по его мнению). А в Большом танцевали Галина Уланова и Майя Плисецкая – балерины, стать партнером которых для Нуреева было бы честью. К тому же труппа Большого первой в стране начала выезжать с гастролями на Запад.

Прежде чем сесть на поезд в Ленинград, Рудольф помчался в Большой театр – посмотреть на Плисецкую в первом акте «Лебединого озера». Там в антракте он познакомился с Сильвой Лон, московской балетоманкой на десять лет старше Рудольфа, работавшей в Государственном билетном агентстве московских театров. Днем раньше она видела танец Рудольфа, но не узнала его, заговорив с компанией ленинградских танцовщиков. «Как мы вам вчера показались?» – поинтересовался один из них. «Больше всех мне понравился высокий чернявый мальчик», – ответила женщина. Она не признала Рудольфа, потому что он к выступлению покрасил волосы в черный цвет. Внезапно невысокий светловолосый юноша вскочил на ноги и спросил: «Ну почему все считают меня высоким и чернявым?»