Нушич

„Академическая фигура“ — это тот, кто тридцать лет роется в старых книгах и в результате столь упорного труда делает открытие, что Досифей[30] впервые посетил Хопово 27 марта, а не 14 апреля, как полагали до сих пор. Одним словом, „академическая фигура“ — это тот бессмертный, чье имя забывают через неделю после панихиды».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ «АВТОБИОГРАФИЯ»

Поговорим о смехе…

Г. Спенсер утверждал, что это «особый род мышечного действия»…

Комизм пробовали объяснять по-всякому. Платон отдавал искусство смеха в удел «рабов и чужестранных наемников». Бергсон не видит смешного вне человеческой природы. Фрейд разбирал анекдоты, разыскивая в них бессознательные биологические инстинкты. Юрий Борев настаивает на том, что «комическое вызывает социально окрашенный, направленный на известный объект смех», и поясняет: «Смех есть форма особой, эмоционально окрашенной критики, эстетическая форма критики»…

Но что же все-таки смешное? «Отклонение от нормы», «контраст», «эмоционально окрашенная критика»?..

Проанализирован десяток анекдотов, переставших навеки быть смешными. Остался еще миллион, и вряд ли кто-либо возьмется за их анализ…

Пожалуй, придется согласиться с автором старого учебника драматургии В. Волькенштейном, который, не тратя много ученых слов, чистосердечно сознается:

«Смешное, как объект исследования, представляет собой трудность: а именно — при анализе этот объект исчезает. В то время как, анализируя драматический момент, мы сохраняем впечатление трогательного или ужасного, любой анекдот, если его начать анализировать, перестает быть смешным».

Изложение комических произведений — тоже дело неблагодарное. Испытываешь томительное чувство неловкости всякий раз, когда приходится пересказывать какую-нибудь нушичевскую комедию или юмореску.

Например, повторы в комедиях Нушича вызывают у публики смех. В «Народном депутате» Еврем трижды рассказывает, как «господин начальник подошел ко мне, положил руку на плечо, словно брату родному». Публика смеется — она знает, что это явление необыкновенное, что начальник — человек грубый и отнюдь не склонный к панибратству, что Еврем ему очень понадобился, раз он обращается к нему, словно к брату родному. Надо еще передать состояние самого Еврема, настолько пораженного таким обращением, что оно не идет у него из головы. Читатель на протяжении этого абзаца даже не улыбнулся. Как говорится, «при анализе объект исследования исчез».

Можно заявить, что Нушич часто достигает комического эффекта, вкладывая в уста людей, движимых низкими побуждениями, слова благородные, произносимые с самых высоких трибун, хотя и немного стершиеся от частого употребления. И даже привести примеры. И примеры эти повиснут в воздухе.

Если в маленьких анекдотах есть тысячи и тысячи оттенков смеха, то в больших комических повествованиях оттенков этих не счесть. В них может звучать смешно любая фраза, так как читатель уже предрасположен к смеху. Часто играет роль уже сама личность рассказчика — мы заранее ждем, что он предоставит нам возможность произвести «мышечное действие особого рода», и улыбнемся, если даже он покажет нам палец.

Мы давно уже ждем от Нушича юмористических произведений, и он наконец пишет «Автобиографию».

В очень короткий срок, за полгода, он создает одну из самых смешных книг в мировой литературе. Она была задумана как пародия на мемуары, которым «академические фигуры» обычно посвящают остаток своей жизни.

Но пародия — жанр несамостоятельный. Нушичу с его могучим творческим темпераментом и фантазией скучно было бы следовать канонам этого жанра, и потому он разражается самой блестящей из своих импровизаций. Вот так, наверное, лились его рассказы в кругу кафанских друзей, не устававших слушать его годами и всякий раз разражавшихся гомерическим смехом, от которого осыпалась штукатурка с низких потолков.

Он нанизывает анекдот на анекдот, сопрягает самое высокое с самым низким, глушит читателя парадоксами, подмечает тысячи смешных черточек в людях, социальных явлениях и быту. Иногда он доходит до полного абсурда, но это ничего: чем абсурднее, тем смешнее. Абсурд — старое оружие юмористики.

В предисловии к «Автобиографии» он рассказывает о том, как пишутся биографии великих людей. Художника, композитора или, скажем, писателя.

«Помню, например, один случай, свидетелем которого я был и о котором позднее мне довелось читать.

Однажды утром совершено пьяный поэт-лирик Н. Н. встретился со своим будущим биографом. При жизни великий покойник частенько бывал свинья-свиньей, и на этот раз он так нализался, что не мог найти дорогу домой.

— Послушай, друг, — говорил он, стараясь сохранить равновесие и всей тушей наваливаясь на будущего биографа, — люди скоты: пили вместе, а домой отвести некому. Бросили! На небе я даже сейчас Большую Медведицу отыщу, а дом свой, хоть убей, не найду».