Нушич

«Дорогой дядя!

Вы вправе сердиться на меня, что я до сих пор ничего не писал Вам, но мне просто не хотелось беспокоить Вас. Я знаю, что Вас интересует, как я себя чувствую здесь, в этом необычном доме. Не могу сказать, что мне так же удобно, как в родном доме, но и жаловаться не на что. Одно мне досаждает — время течет очень медленно.

Если бы мне разрешили писать, поверьте, я бы терпеливо пережил свое двухлетнее заключение. Мне кажется, это можно разрешить, так как я не думаю, что стал бы писать что-либо политическое.

Когда моя мать зайдет к Вам, прошу Вас передать ей поклон и сказать, чтобы она ни о чем не беспокоилась. Кланяюсь много раз и тете Марине.

Ваш племянник Бранислав Нушич».

Министр, разумеется, рассвирепел бы, получив такое письмо, но самозваный племянник рассчитывал, что дальше начальника тюрьмы оно не уйдет.

И в самом деле, на другой день часов в восемь утра загремел засов, дверь отворилась, и вошел начальник Илья Влах.

— Добрый день, юноша! — сказал он вежливо, и по его вежливости и дружелюбному выражению лица заключенный отчетливо почувствовал, что письмо уже прочтено.

— Ну, как ты? Как тебе здесь нравится? — продолжал тем же тоном Илья Влах, разглядывая камеру, в которую прежде никогда не заходил, так как избегал какого бы то ни было общения с политическими преступниками. — Говорят, Нушич готовит хороший кофе… вот я и подумал: схожу-ка, выпью чашечку писательского кофе. Можешь приготовить?

— Выучился…

— Ну, вот и хорошо! Нет худа без добра. Не попал бы в тюрьму, так бы и не научился кофе готовить. А ну-ка, ну-ка, приготовь две чашечки!

Бранислав намолол кофе и налил воды в джезву.

— Это самое… что я хотел тебя спросить? Ах вот, тебе, наверно, скучно сидеть так вот целый день? Ты же читать хочешь, писать…

— Конечно! — восторженно откликнулся Нушич, уже наверняка зная, что начальник прочитал письмо.

— Видишь ли, какое дело, — продолжал Влах, — если бы я был уверен, что ты не станешь писать всякие там политические статьи, корреспонденции.

— Ей-богу, не буду! — божился Бранислав.

— И если бы я знал, что ты не станешь писать стихи…

— Никогда в жизни. Решил вообще больше не писать стихов.

— Эх, братец, — сказал начальник с таким видом, будто все это для него было совершеннейшей неожиданностью, — да если б я это знал, да если б ты мне все сказал с самого начала, разве ж я не позволил бы тебе писать? Пиши себе на здоровье, лишь бы время побыстрее проходило.

— Спасибо, господин начальник! — поблагодарил его Бранислав как можно быстрее, чтобы поймать на слове.

— Слушай, не за что меня благодарить. Я б тебе с самого начала позволил, если б знал…

Кофе уже был готов, и начальник с видимым наслаждением прихлебывал из чашечки.

— Смотри ты на него! Он и в самом деле варит добрый кофе. Это самое… что я тебе хотел сказать… тепло у тебя в камере?

— Ничего, господин начальник.

— Дров получаешь достаточно?

— Три полена в день… Как положено.

— Слушай, что значит «положено»! Три полена! Это же черт знает что такое! Три полена хватит тому, кто укроется одеялом с головой и лежит целый день. А если писать… Нет, раз ты пишешь, нужно, чтоб в камере было немного потеплее. Я прикажу давать тебе по пять поленьев в день.

— Спасибо, господин начальник!

— Хороший у тебя кофе! Каждое утро буду приходить к тебе на кофе, поговорим. Ведь если не с тобой, то с кем же еще разговаривать? Не с ворами же да поджигателями… Я приду!

Похоже было, что разговор на этом кончился — Илья Влах встал, пожал Нушичу руку и пошел к двери. Он было уже взялся за ручку, как вдруг обернулся и небрежно, как бы между прочим спросил:

— Это самое… что я тебя хотел спросить… а, да… скажи, господин министр Гершич не родственник тебе будет какой-нибудь?

— Это кто, дядя Гига? — с удивленным видом переспросил Бранислав. — О да, он мой дядя… Как раз вчера я черкнул ему несколько слов, чтобы он не очень сердился на меня за то, что не пишу.

— Точно, — подтвердил начальник, — я только что прочитал твое письмо. Слушай, я тебе это письмо верну, напиши как-нибудь по-другому.

Бранислав просиял от радости, так как боялся, что письмо уйдет к Гершичу, который рассердился бы, если б увидел, что его называют «дорогим дядей».

— Да, да, я и сам так подумал после того, как вы мне разрешили писать! — радостно согласился Бранислав на предложение начальника.