Нутро любого человека

Вчера мы с Люси ездили в Инсбрук – главным образом, по настоянию мамы, снабдившей нас для этого изрядными средствами. Сидели под дождем в сыром парке, раскрыв над головами зонты и без особого восторга слушая игравший Штрауса военный оркестр. Я-то предпочел бы прокатиться в Вену, однако мама сказала, что для однодневной поездки та слишком далека. А мне так хотелось послушать в опере Вагнера, увидеть Церковь Обета, прогуляться по Корсо. Инсбрук очень тих, машин почти нет, только стук копыт запряженных в повозки лошадей разносится по городу – да скороговорка дождя. Люси пребывала в настроении немногословном, необщительном, и я спросил у нее, что не так. Она сказала, что не видит ничего веселого в том, чтобы прогуливаться по новому, незнакомому городу с человеком, рука которого покоиться в пращевидной повязке. Я запротестовал: чем же я-то тут виноват, можно подумать, будто я пытаюсь утвердить новую моду – вроде ношения шелковых жилеток или разноцветных беретов. «Все будут считать меня твоей сиделкой», – ответила Люси. Какой она иногда бывает перечливой, невыносимой.

В конце концов, мы решили укрыться в кафе и нашли одно – с застекленной верандой, – и выпили там несчетное количество чашек кофе. Люси писала открытки знакомым, а я сражался с Рильке. Мне хочется научиться говорить по-немецки, однако язык этот выглядит пугающе сложным: если бы только можно было с минимальными усилиями добиться приемлемой беглости речи (я больше ни о чем не прошу). Возможно, я не лингвист... У меня вдруг прорезалась любовь к английской кухне: к пирогам с телятиной и свининой, к бараньей лопатке с луком, к пудингу с джемом. Мы съели по куску кекса и решили вернуться домой пораньше.

В пансионе никаких признаков мамы не обнаружилось. Поэтому мы с Люси отправились в санаторий, повидаться с отцом, весь день принимавшим ванны и души из соленой воды. После этих процедур он какое-то время выглядит здоровым, почти оживленным – пятна румянца на щеках, яркие глаза. И все же, должен сказать, что с прошлых каникул он сильно исхудал, а по утрам кажется измотанным, усталым. Говорит, что почти не может спать, что-то странно сжимает грудь. Впрочем, аппетит у него по прежнему хороший, сыр, ветчину и ржаной хлеб фрау Дилендорфер он уплетает с видом человека отчаянно проголодавшегося.

Мы увидели нечто странное. Приближаясь к парадному портику санатория (похожему на вход в провинциальный музей), мы приметили стоящую на ступенях маму, а рядом с ней – рослого мужчину в макинтоше и фетровой шляпе, они о чем-то оживленно беседовали. Когда мы подошли поближе, мужчина удалился. Мама явно удивилась, обнаружив, как рано мы вернулись из Инсбрука. Не умеет она изображать беззаботность, мама, – гнев, да, а безразличие нет.

– Что вы здесь делаете? – произнесла она сердитым, вопреки ее стараниям, тоном. – Вы провели в Инсбруке всего два часа? Только деньги зря потратили.

– Кто это был? – спросил я, немного вызывающим, готов признать, тоном. – Доктор?

– Нет. Да. В своем роде. Э-э, а-а, он врач. Да. Я просила у него совета. Он мне очень помог.

Лгала она так неумело, что мы с большим трудом удержались от смеха. Позже, сличив наши подозрения и догадки, мы с Люси пришли к выводу, что это был поклонник. Рад сообщить, что настроение Люси, после того, как мы поймали маму на вранье, улучшилось. Мы с ней сыграли в салоне партию домино, а перед сном она позволила поцеловать себя (но только в щеку).

  Пятница, 25 апреля

Провел утро в надрывных усилиях – катал отца по Бад-Ригербаху в кресле на колесах.  Управляться с таким креслом, толкая его только одной рукой, немыслимо трудно. Отец пытался сам крутить колеса, но я попросил его прекратить, – подобная трата сил обращает все катание в бессмыслицу. В итоге, мы остановились на маленькой площади, рядом с почтовой конторой, и я почитал ему статьи из «Таймс», номер за прошлую среду. Он был тепло укрыт да и день стоял не холодный, и все же каждый раз, как я опускал на него взгляд, мне начинало казаться, что он измучен, что ему неудобно.

Время от времени я спрашивал его, как он себя чувствует, и отец отвечал неизменными: «Просто отлично», «Я в полном порядке». А я впадал то в несказанную грусть, то в дикое раздражение. Грусть из-за того, что приходится возить отца в fauteuil roulant[15], раздражение, вызванное тем, что я трачу на это занятие бесценное время. И все-таки долго сердиться на него я не могу. Я прогневался на отца, когда он в день приезда поднес фрау Дилендорфер в подарок целый ящик, набитый продуктами от «Фоули» – мясными консервами, солониной, заливным мясом и прочим. Отец, сказал я, мы же не коммивояжеры, зачем нам развозить по Европе продукцию «Фоули»? Он только и ответил: Будь проще, Логан, – и меня охватил жуткий стыд. Я потом извинился перед ним – так подействовали на меня его слова.