Нутро любого человека

И я решил остаться, просто ради того, чтобы увидеться с Лэнд еще раз. Я встретился с ней у дома (рю дю Фобур Сен-Оноре) заменившего ей большую пломбу, так она мне сказала, дантиста. Перешли на левый берег, позавтракали в „Флори“ — омлет, салат, бутылка вина. Я рассказал ей о Дьюдонне и „ Les Cosmopolites“. Вино — и то обстоятельство, что назавтра я собирался уехать домой, — развязали мне язык.

— Лэнд, — сказал я. — Мне нужно знать о Геддесе.

— Что ты имеешь в виду? Он мой друг. И ужасно мне нравится.

— Ты любишь его?

— Наверное, должна. По дружески.

— И он тебя любит, не сомневаюсь. Как удобно.

— Терпеть не могу, когда ты источаешь сарказмы, Логан. Ты начинаешь казаться совсем другим человеком.

— Вряд ли ты вправе винить меня за это.

Она смотрела на меня со смирением и жалостью:

— Что с тобой?

— Ты знаешь мои чувства к тебе, — ответил я, — и все-таки суешь мне под нос этого Геддеса Брауна. Если он тот, кто тебе нужен, так сделай же выбор. И не терзай меня так.

Она заставила меня замолчать:

— А я-то думала, что ты умудренный, знающий жизнь писатель, — сказала она, стараясь воздержаться от улыбки. — Геддес гомосексуалист.

— Гомосексуалист?

Этого дня я не забуду никогда. Мы вернулись в отель „Рембрандт“. Ставни, чтобы защититься от жары, были опущены, кровать свежезастелена, мы сбросили одежду и с минуту наслаждались прохладой накрахмаленных, хрустких, еще не испятнанных нашим потом простыней на телах. Лэнд с ее челкой и девичьими, смотрящими вверх грудями. Целовать ее, ощущая на языке металлический, мятный привкус, оставленный утренними трудами дантиста. Смотреть, как она одевается, обнаруживая, что ягодицы и ляжки ее полнее, чем я думал. Я упиваюсь тем, что знаком ныне со всеми неповторимыми особенностями тела Лэнд. Провожаю ее до поезда на Трувиль — целая оратория звучит в моей голове.

Только сейчас, сидя здесь, я задумываюсь — был ли я у нее первым? Маленькие соцветия крови на простынях отсутствуют. Понятия не имею.

[Сентябрь-октябрь]

Разъезды. После Лэнд я вернуться в Лондон не смог. Отправился в Бандоль, к Бену. Потом на две недели в Лондон, оттуда, по заданию „Тайм энд тайд“, в Вену. Неторопливое возвращение: Берлин — Амстердам — Брюссель — Париж (снова собирал материал для „Космополитов“) — Лондон. Лэнд делит с двумя подругами квартиру в Ислингтоне.

Среда, 31 декабря

Лэнд внизу. Сказала родителям и подругам, с которыми она вместе живет, что уезжает на несколько дней погостить в Карматеншир. В нашем распоряжении три дня. Еды и питья хватит на месячную осаду, а выходить куда бы то ни было мы не собираемся.

1931

Воскресенье, 22 февраля

Провел день, просматривая гранки „Конвейера женщин“. Чувствую себя странно отдалившимся от этой книги: в ней присутствует некий мелодраматический, отдающий дном жизни шарм (мой герой, Леннокс Диване, полностью околдован Лидией — подобием Анны, — если она попросит, Леннокс с готовностью заклеймит себя каленым железом), и мне кажется, я сумел воссоздать подлинную атмосферу Парижа, хотя атмосфера эта, следуя истории сочинения книги, под конец несколько выдыхается. Присутствует также изящная тема с намеком на инцест: Полковник, названный в книге „дядюшкой“, правит целой чередой „племянниц“, — отсюда и название — подвизающихся в различных, разбросанных по всему городу maisons de tol'erance. К концу романа Ленноксу удается передать его в руки полиции, что позволяет Ленноксу и Лидии бежать в Инсбрук (не больше, не меньше), где она умирает от чахотки.

Лэнд позвонила сегодня утром, сказала, что ей предложили отправиться в Индию с каким-то парламентским комитетом по расследованию неких обстоятельств — что-то связанное с Ганди и Партией конгресса [64]. Я великодушно сказал, что она должна поехать, упускать такую возможность нельзя, и так далее. Конечно, я буду скучать по ней, но мне необходимо сосредоточиться на работе — я запаздываю с четырьмя, примерно, статьями, включая большую и довольно важную — о кубизме — для „Берлингтон мэгэзин“.