Нутро любого человека

Пока писал это, мне пришло в голову, что Питер Скабиус прекраснейшим образом укладывается во вторую категорию. Он зашел так далеко, что назвал нам место, в котором мы сможем „засвидетельствовать поцелуй“. Согласно его уверениям, таковой состоится послезавтра, на верховой тропе, идущей по соседствующему с фермой лесу. Бен, между тем, расстроен не меньше моего: Дойг проникся к нему враждебными чувствами и настоял на том, чтобы их встречи происходили теперь не у миссис Кейтсби, а в доме приходского священника собора Св. Джеймса. Бен убежден, что это просто-напросто вид испытания, мысль Дойга (написанная, по словам Бена, на его физиономии) сводится к тому, что, если Бен действительно искренен, визиты в дом приходского священника не будут для него непосильными.

Х-Д сказал мне сегодня, что Ле-Мейн нашел меня „неуверенным в себе, но обладающим подспудным обаянием и интеллигентностью“. Полная чушь: более неточного описания моей персоны я и примыслить не могу.

26 февраля 1924

Мы с Беном встретились после второго чая и поспешили на место прославленного „засвидетельствованного поцелуя“. Питер был очень точен в указаниях, мы быстро отыскали низинную тропу — неподалеку от „Школьной фермы“, — а там и расколотый молнией дуб, и муравчатую лощинку слева от него. Мы спрятались ярдах в пятидесяти, на возвышении; плотные, безлиственные, все в гнусных колючках кусты хорошо укрывали нас. Сгорбясь под своими плащами, мы курили одну сигарету на двоих, гадая, как именно Питер приступит к эротическим поползновениям. Бен, с типичной для него предусмотрительностью, прихватил с собой театральный бинокль, чтобы можно было разглядеть все в подробностях. Мы с ним поговорили также и о наших испытаниях и, соответственно, о разочарованиях, сойдясь, впрочем, в том, что овчинка стоила выделки и что нам удалось, по крайней мере, оживить скучнейший, унылейший из триместров года. Миссис Кейтсби, оказывается, пригласила Бена на „чай с булочками“ — sans[14] Дойг, как интересно.

Прождав с полчаса, мы увидели идущих по тропке Питера с Тесс. Питер расстелил на траве свой плащ, они уселись спинами к расколотому дубу. Тесс вытащила пачку сигарет, они закурили — до нас доносились неразборчивые обрывки их разговора и довольно глубокий (довольно привлекательный) горловой смех Тесс. Вдруг просияло бледное солнце, и вся эта зимняя сцена окрасилась в тона скромной буколической идиллии. Некоторое время они продолжали беседу, — впрочем, оба, похоже, посерьезнели, поскольку смеха уже слышно не было, — а потом Тесс сбросила с плеч свой плащ и полезла за чем-то в карман Питера.

Как выяснилось, за носовым платком, и тут Бен, — глядевший в театральный бинокль, — прошептал: „Глазам не верю. Она расстегивает ему ширинку“.

Мы с Беном по очереди, пятисекундными урывками, наблюдали, как старательная Тесс окунает руку в ширинку Питера и извлекает оттуда его вялый, белесый пенис. Затем она обвязала свою добычу носовым платком и начала подбрасывать ее на ладони — вся процедура заняла секунд тридцать, не больше (Питер, зажмурившись, откинул назад голову). Когда все закончилось, лицо его выражало скорее изумление, чем восторг, затем — дело сделано — Тесс вручила ему платок, аккуратно сложенный в плотный, двухдюймовый квадратик, и Питер просто-напросто сунул его в карман своего плаща, не помедлив и не удостоив платок взглядом. Потом оба, улегшись на плащ, целовались — минут десять или около того, впрочем, мы с Беном дальше смотреть не стали: мы были слишком изумлены и слишком, согласились мы позже, обозлены. Обозлены из-за того, что назначили это испытание Скабиусу (могли бы и сами попробовать), из-за того, что победа далась ему без всяких, по-видимому, усилий, — а дополнительное вознаграждение, которое он только что на наших глазах получил, представлялось нам и вовсе клубничиной, добавленной к сливкам.

Мы ушли раньше их, пронизав сучковатый подлесок, а они между тем катались по плащу Питера, обжимаясь, целуясь и лаская друг дружку. И я, и Бен согласились с тем, что Скабиус — самый везучий сукин сын в нашей школе, не говоря уж обо всех Британских островах.

Позже. Во весь обед Питеру так и не удалось согнать с лица идиотскую улыбку. Он то и дело наклонялся к нам и шептал: „Она его трогала, правда, в руку брала“. Мы оба заплатили ему по причитающемуся победителю фунту, — что оставило меня до конца триместра на серьезной мели (придется занять у Бена). И тем не менее, мы с Беном решили продолжить наши испытания, не столько из энтузиазма, сколько для сохранения реноме. Тут не просто пари — во всей этой затее присутствует философическая непреложность и значительность. Когда мы покидали столовую, Питер сказал мне, что теперь он „определенно влюблен“ в Тесс. Даже мысль об этом представляется мне совершенно отвратительной.

29 февраля 1924