Задавать подобный вопрос, по нашему мнению, также странно, как если бы мы стали спрашивать, «Нужна ли правда, истина в политической жизни? Или же ей предпочтителен обман?» Нужно ли народу говорить всю правду? Или же истинное понимание современной жизни нужно оставить только для немногих, избранных, а народу следует говорить только то, что, по мнению этих избранных, лучше ведет к достижению задач, ими самими замеченных?
Если бы подобный вопрос нам задавали люди, которые стремятся только к личной власти, мы бы поняли их. В самом деле, вообразите партию, рассуждающую так: «Социализм - дело далекое; до его осуществления мы не доживем, а потому с нас довольно таких реформ в буржуазном строе, при которых мы сможем стать политическими и газетными руководителями народа. Убедивши буржуазию, что ей нисколько не опасно, а даже выгодно уступить нам часть своей власти, так как мы будем, по мере сил, удерживать народ от революции, мы получим таким образом возможность руководить народом, именно в его социалистических стремлениях, и будем, с одной стороны, занимать почетное место крайней политической партии, а вместе с тем войдем в число управителей народа, и будем распространять социалистические идеи».
Если бы люди, так рассуждающие, говорили нам, что анархизм несвоевременен в России, мы бы поняли их логику. Им нужен какой ни на есть парламент, нужно место в этом парламенте, а что дальше будет, об этом они мало задумываются. Точно так же мы понимаем логику тех, которые до того верят в магическую силу власти, верховодства, управительства и начальства, что им анархизм просто ненавистен, как отрицание власти. Аракчеев и Николай I должны были чувствовать физическое отвращение к анархизму, и точно так же должны относиться к нему все те, кто смотрит на себя, как на соль земли, призванную управлять неразлучными детьми - народом.
Но логику тех, которые говорят: «Да, анархизм - великий идеал. К нему мы должны стремиться в будущем. Но, в данную минуту, в России, он не своевременен», - этой логики мы не понимаем, потому что тут нет никакой логики. Тут просто оппортунизм, а по-русски - желание угождать нашим и вашим, которое, обыкновенно, кончается тем, что партия, избравшая такую позицию, становится прямою помехою развития в народе правильного понимания действительных нужд и возможностей данной минуты.
Начать с того, что раз человек признал анархический идеал, и признал анархический способ действия, он начинает иначе относиться ко всякому экономическому и политическому вопросу, чем все остальные политические партии. Он расходится не только с буржуазными политическими партиями, - охранителями, постепеновцами и буржуазными радикалами, - но также и с социалистическими партиями, не признающими анархизма. Все его миросозерцание приобретает новую окраску, а, следовательно, меняется его отношение ко всякому частному вопросу.
Помните ли вы тургеневского нигилиста, Базарова? Припомните слова, которыми он заканчивает свой спор с одним из представителей старого поколения. Он говорит (привожу на память): «Даю вам два дня на размышление; подумаете, и назовите мне хоть одно теперешнее учреждение, которое не заслуживало бы полного отрицания».
Раз он решился порвать с поклонением перед властью, перед буржуазною наукою и ее заветами, он понял, что ни одно из учреждений, освящаемых этою властью и этою наукою, не устоит перед критикою нигилиста. Он знал, что он и старое поколение на все смотрят разно.
Так оно и было на самом деле: молодое поколение шестидесятых годов «сжигало все, чему поклонялось старое».
Но то же самое происходит теперь с молодым анархическим движением. Оно на все, решительно на все, смотрит другими глазами, чем буржуазные политики и пошедшие по их следам социалисты.
Почему? Да потому, что анархист поставил себе главною целью освобождение человечества от всех пут, которыми его опутали капиталисты, помещики, духовенство и представители феодального и буржуазного государства.
Он знает, что брать их порознь нельзя; что все они в круговой поруке. Рука руку моет. Помещик, капиталист, чиновник, либеральный адвокат могут коситься друг на друга и даже говорить друг другу колкости. Но раз дело дойдет до того, что крестьянин начнет бунтовать против землевладельца, или рабочий против капиталиста; раз толпа выйдет, не снявши шапки, не просит униженно о милости у барина, а станет требовать чего-нибудь, то все, - и помещик, и чиновник, и капиталист, и адвокат выйдут дружною стеною против народа. Не догадка это, а факт. Вспомните, сколько рабочих избили либеральные и всякие другие буржуи, когда рабочие вздумали бунтоваться в Париже в 1848-м году, или в Коммуне.