Нужно поощрять искусство

   Провинциальный город Бужоём расположился в красивой гористой местности, но сам по себе, как большинство русских городов, решительно ничего замечательнаго не представлял -- прямыя улицы, чуть вымощенныя в центре и тонувшия в грязи по окраинам, купеческия хоромины с зелеными крышами, десяток церквей, несколько общественных зданий неизвестнаго стиля, чахлый бульвар, плохонький театр, посредине площади неизбежный гостиный двор, походивший на острог, и только. Его можно было бы назвать очень скучным, если бы для сравнения были города веселее и красивее. Около сорока тысяч жителей околачивались на казенной и частной службе, была кой-какая торговлишка, а большинство обывателей существовало решительно неизвестными доходами, и в графе земской статистики по этому вопросу оголтелые мещане писали: "живу своим средствием", "снимаю фатеру", "живу в собственном флигеле с мезонином".   Квартира доктора Куваева находилась недалеко от театра, где главная улица делала поворот к реке Бужоёмке. Снаружи это было одноэтажное бревенчатое здание, точно присевшее к земле; в отворенныя ворота можно было видеть широкий двор, службы и привязанную к столбу собственную лошадь. Небольшой подезд с дверью, обитой клеенкой и медной дощечкой: "Николай Григорьевич Куваев, врач", вел в полутемную переднюю, где посетителей встречал отставной солдат Егор, "отвечавший за кучера". Из передней дверь вела в светлую приемную с мягкой триповой мебелью, цветами и фотографиями на стене. Здесь доктор принимал своих пациентов, расхаживая из угла в угол. Вторая дверь вела в кабинет и спальню, а третья в столовую и две задния комнаты, стоявшия пустыми. В них хозяин собирался устроить лабораторию и препаровочную, но все руки как-то не доходили. Кухня помещалась внизу. Для холостого одинокаго человека такая квартира была, пожалуй, велика, но в Бужоёме не было, во-первых, удобных квартир вообще, а во-вторых, туда еще не проникла та дороговизна, которую привозят с собой поезда железных дорог и пароходы.   Существует мнение, что обстановка характеризует своего хозяина, но по этой мерке мы затруднились бы сказать о докторе Куваеве что-нибудь определенное, потому что его квартира ничего особеннаго не представляла. Самым живым местом являлся кабинет, но и тут, кроме медицинских книг и фотографий актрис, решительно ничего не было. На окне валялись какие-то мудреные хирургические инструменты, газеты для удобства складывались на кресло-качалку, на письменном столе красовались самыя банальныя вещи: очень массивная и еще более того неудобная чернильница, портрет старушки в чепце, покрытый пылью пресс, бронзовый календарь, показывавший всегда одно и то же число, стаканчик с карандашами и перьями и еще какая-то кабинетная дрянь, неизвестно для чего попадающая на письменные столы. Лежавший под ногами ковер был заплеван и покрыт пеплом, потому что Егор считал всякую чистоту своим личным врагом. После обеда доктор любил засыпать с книгой или газетой в руках на неуклюжей кушетке, поставленной так, что она мешала и ходить и сидеть. В спальне царил настоящий безпорядок,-- кровать, впрочем, стояла посредине комнаты, как предписывает гигиена, в одном углу мраморный умывальник, в другом комод, по стенам принадлежности гардероба, но все остальное не выдерживало никакой критики и требовало настоятельнаго внимания.   Мы не можем сказать, чтобы доктор не замечал царившаго в его доме холостого безпорядка, или что он не сумел бы устроиться иначе,-- нет, но он, с одной стороны, слишком мало жил дома, чтобы заниматься подобными пустяками, а потом на пять тысяч годовой практики немного сделаешь. Уж если заводить обстановку, то настоящим образом, а всякое мещанство шокировало доктора хуже нищеты. Самое главное заключалось в том, что доктор вообще смотрел на свою настоящую жизнь, как на что-то временное, что существует пока, а будущее впереди. Ведь ему всего было тридцать лет с небольшим, и жизнь улыбалась. Кроме всего этого, доктор любил эту походную обстановку и, возвращаясь в холостую квартиру, с удовольствием чувствовал себя тем независимым человеком, который никому и ни в чем не обязан давать отчета. Разумный эгоизм -- вот цель жизни, а остальное все глупости. Куваев принадлежал к тем сдержанным и крепким натурам, жизнь которых выстраивается по известному шаблону. Он любил свою науку, работал добросовестно и больше не хотел ничего знать. Бывая в семейных домах, как знакомый и как врач, он везде видел одну и ту же закулисную сторону семейной жизни и дал себе слово никогда не жениться. Эти вечныя ссоры мужей и жен, жалобы и подергиванья, обвинения друг друга, иногда семейныя драмы и целыя трагедии,-- нет, благодарю покорно, можно обойтись и без этого. Считая себя холодной и расчетливой натурой, доктор решил про себя, что он не создан для семейных радостей. Эта эгоистическая философия скрашивалась кой-какими приключениями: легкими интрижками, иногда жестоким кутежом в обществе тех же женатых мужчин.   Появление Маляйки сразу нарушило обычное течение жизни в докторской квартире. Ему были отведены те две задних комнаты, где предполагались препаровочная и лаборатория. Паша быстро освоилась в новой обстановке, с какой-то мышиной ловкостью в несколько дней сумела загромоздить их всевозможным хламом, какой набирается в детских: появились какие-то таинственные сундуки, детская ванночка, колченогая мебель, какая-то ситцевая занавеска, кривое зеркальце на стене, а по обеим его сторонам неизбежныя фотографии, засиженныя мухами. Доктор не узнал этих комнат, когда заглянул сюда через несколько дней по водворении Маляйки.   -- Кровать нужно отодвинуть от печки,-- внушительно заметил доктор, искоса взглядывая на спавшаго ребенка.-- Потом, чтобы не было этого крика... понимаешь? Я вообще не выношу шуму.   -- Этакий-то ребеночек да будет безпокоить...-- ответила Паша и сделала сердитое лицо.   Доктор в это время разсматривал фотографии на стене. На одной он узнал Елену Михайловну, какой она, вероятно, была лет пять тому назад, а на другой с неестественной важностью выглядывал какой-то выцветший господин с бритой актерской физиономией и каким-то дурацким бантом вместо галстука.   -- Это кто такой?-- невольно полюбопытствовал Куваев, тыкая пальцем на последнюю фотографию.   -- Так... супруг Елены Михайловны.   -- А!..   Сморщившись, доктор понюхал воздух и заметил:   -- Воздух как будто не совсем... Нужно вентилятор открывать чаще.   -- Это уж вы сами придумываете: никакого здесь воздуху нет.   -- Ты ничего не понимаешь...   Паша вдруг улыбнулась и посмотрела на доктора с каким-то обидным снисхождением.   В окна детской смотрело уже апрельское солнце и весело разбегалось по стенам игравшими зайчиками. В открытый вентилятор сквозь шум вертевшагося колеска доносился откуда-то мерный великопостный благовест. Доктор посмотрел на пестренькие обои, отставшие по углам, на давно небеленый потолок, и подошел к кроватке. Маляйка спал сном праведника, раскинув голыя ручонки. Это был прелестный ребенок с просвечивающими розовыми тонами кожи и такими смешными, пухленькими пальчиками. Что-то такое беззащитное и счастливое своим неведением чувствовалось в этом крошечном тельце, жившем одними растительными процессами. И вот из этого пузыря вырастет большой человек, эта голова будет думать, а сердце забьется желаниями... Мы уже сказали, что доктор не был сентиментальным человеком, поэтому он скоро отвернулся от Маляйкиной кроватки и довольно строго спросил Пашу:   -- А вид у тебя есть?..   Этот вопрос заставил кормилицу торопливо нырнуть за занавеску, где громыхнула крышка скрытаго сундука. Через минуту она представила доктору самую форменную бумагу, в которой значилось, что Пелагея Носкова, жена запаснаго фейерверкера, от роду имеет 23 года, лицо чистое, нос обыкновенный, особенных знаков и примет на теле не обнаружено.   -- А где у тебя муж?-- спрашивал доктор, не решаясь назвать кормилицу попросту Пашей, как ее называла Елена Михайловна.   -- Фициантом в "Калифорнии" служит.   "Этого еще недоставало...-- сердито подумал доктор, оглядывая Пашу с ног до головы.-- Хорош, должно-быть, гусь этот официант, сделавший из жены дойную корову..."   В голове доктора быстро пронеслась картина, как запасный фейерверкер будет по праздникам являться вот в эти самыя комнаты, непременно пьяный, будет требовать угощения и вообще всеми средствами и способами показывать, что он законный муж и может делать все "в своем праве". Доктору показалось, что в комнате уже пахнет дешевыми дрянными папиросами, какия курят официанты, и он подозрительно посмотрел на таинственную ситцевую занавеску, за которой Паша спала, свернувшись калачиком на сундуке, а потом на ея темненькое ситцевое платье и собранные по-бабьи волосы.   -- Муж у меня смирный...-- предупредила Паша вертевшийся на языке доктора вопрос.   Доктор ничего не ответил и, круто повернувшись на каблуках, вышел из детской. Паша проводила его глазами и проворчала:   -- Ишь, какой сердитый выискался: "шуму не выношу!..". Тоже живой человек, ежели в другой раз и поревет...   Вечером этого же дня явился и Хомутов, разсерженный, потный, охрипший. Куваев принял его довольно холодно и провел в кабинет.   -- Это чорт знает что такое!..-- громко заговорил Хомутов, разваливаясь в кресле и без приглашения вытаскивая сигару из ящика.-- Проклятый город... Щучка-то как меня отблагодарил тогда... а? По всему городу разнес, что я прикарманил всю подписку... Как это по-вашему?.. Я, действительно, не мог разсчитаться тогда, тут же за обедом, но потом все дочиста роздал: и певчим и в "Калифорнию". Вот после этого и хлопочи, и разрывайся на сто тысяч частей...   -- Я слышал что-то такое, по был уверен, что произошло недоразумение,-- обрадовался Куваев, подавая Хомутову огня.   -- Да, это все Щучка напутал... Старый дурак!.. Пусть он теперь покажет ко мне за кулисы свою глупую рожу... Впрочем, я не злой человек, да и что мне: плевать...   Хомутов поправил сбившийся на-бок галстук, вытянул ноги и широко вздохнул. В этом человеке жила какая-то захватывающая энергия, и Куваев чувствовал себя в его присутствии как-то бодрее, как было и сейчас.   -- Знаете, и про вас по городу: гу-гу-гу!..-- продолжал Хомутов, насасывая сигару.-- И что придумают: будто этот несчастный ребенок ваш... ей-Богу!.. Да ведь я-то знаю хорошо, чей он, да и Елена Михайловна была не такая женщина...   Это известие возмутило Куваева, и он забегал по кабинету. Действительно, проклятый город: из какого угодно хорошаго дела непременно устроят пакость. Хомутов дал время доктору выговориться, а потом без церемонии попросил вина.   -- Да вы не безпокойтесь: прямо давайте бутылку сюда на стол и два стаканчика...-- говорил он, когда доктор начал искать глазами подходящаго места.-- У меня голова идет кругом, а вино освежает... После обеда я люблю выпить стаканчик...   Появилась бутылка, и Хомутов выпил ее один, поддакивая доктору, жаловавшемуся на несправедливость людей вообще и бужоёмских обывателей в частности.   -- Да вы плюньте, как я всегда делаю в подобных случаях,-- успокаивал Хомутов, прищуривая глаза. Не довернешься -- бьют, перевернешься -- бьют. Нужно философски смотреть на жизнь. А всему причиной эти проклятыя бабы с своим языком... Если бы вы знали, что оне мне стоят!.. Ну, да плевать на все, а смеется тот, кто смеется последний. Вы что же это, доктор, забыли нас и в театр носа не показываете?..   -- Да все как-то некогда...   За разговором Хомутов незаметно выпил всю бутылку один, закурил на дорогу другую сигару и взял у доктора взаймы пятьдесят рублей, "до завтра", как он обыкновенно занимал. Куваев с удовольствием сделал это последнее одолжение, точно желал заплатить за невольное сомнение в честности Хомутова, в которое его ввел этот идиот Щучка. Надевая в передней калоши, Хомутов дружески ударил Куваева по плечу и, подмигнув, весело проговорил:   -- Э, батенька, нужно поощрять искусство.   Это была любимая поговорка, когда Хомутов чувствовал себя хорошо.   На другой день Куваев имел удовольствие слышать, что Хомутов всю похоронную подписку положил целиком в свой антрепренерский бездонный карман, и пришлось делать вторую.   -- Это разбойник!..-- кричал розовый Щучка, размахивая руками.-- Помилуйте, ему нож в руки и на большую дорогу... Разбойник!..   -- Да, и очень ловкий разбойник,-- соглашался Куваев, из чувства самосохранения не разсказавший никому о вчерашней проделке Хомутова.