Нужно поощрять искусство

   Хомутов бежал и бежал самым постыдным образом... Это было недели через две после Пасхи, когда открылась навигация. Он захватил кассу, не заплатил артистам, не заплатил в "Калифорнию" за полгода, не внес аренды за театр и накануне своего бегства занял еще у своей примадонны Глобы-Михальской двести рублей "до завтра".   Вся труппа была в отчаянии, а с дамами делались обмороки. Какой сомнительной репутацией Хомутов ни пользовался, но такого зверства никто не ожидал от него. Это происшествие в квартире Орловой произвело настоящую панику, и Дарья Семеновна слегла в постель с горя: ей даже не на что было выехать из Бужоёма, а впереди целое голодное лето!   -- Это проклятый Богом человек!..-- говорила Агаѳья Петровна, качая своей дряхлой головой.   Актеры с горя пропивали в "Калифорнии" последние гроши, актрисы закладывали по ссудным кассам последния тряпки -- положение, действительно, получалось безвыходисе. На первый раз решили составить société, чтобы играть в Бужоёме летом, но с первых же шагов получилась настоящая каша: Червинский схватился с Астраханцевым, Заяц уехал на деньги Щучки, Глоба-Михальская разссорилась с другими дамами, а эти последния перегрызлись между собою. С грехом пополам слепили два спектакля, закончившиеся дракой Астраханцева с Червинским и новыми долгами. Недоставало давившей всех грубой руки и той дьявольской энергии, с которой Хомутов вел неустанную борьбу с "равнодушием публики". Этот последний опыт société убил последнюю энергию, и труппа походила на выкинутый на берег экипаж разбитаго бурей корабля.   -- А во всем виновата эта проклятая Мясоедиха!..-- с своей ташкентской логикой решила "бедная Лили".-- Хомутов сам по себе прекрасный человек, если бы не эта говядина...   Куваев попрежнему бывал в квартире Орловой, и Варенька попрежнему встречала его в своих ситцевых платьях, которыя так ему всегда нравились. Отношения их оставались все такими же странными, какими были с перваго раза. Девушка то скучала и капризничала, то не обращала никакого внимания на Куваева, то начинала относиться к нему с какой-то лихорадочной нежностью. Он со вниманием изучал эту неровную натуру и покорно шел за ней дальше и дальше. В присутствии Вареньки он чувствовал себя счастливым и спокойным, но стоило ему выйти за дверь, как являлся целый порядок самых тревожных чувств и мыслей. Он потерял свой дешевенький скептицизм и обычное душевное равновесие. В результате получался вывод, что Варенька неизмеримо лучше его в апоѳозе своего чисто-женскаго героизма -- она покупала свое первое чувство слишком дорогой ценой и не забегала трусливо мыслью вперед, где открывалось самое темное будущее. В эти минуты Куваев видел Вареньку в подкупающей обстановке семейной женщины, окруженную детьми и той глубокой любовью, которая нужна каждой женщине, как растению солнечный свет. Да, он видел это создание собственнаго воображения и рядом видел себя совсем другим человеком, покончившим навсегда с холостыми безобразиями и возмутительным эгоизмом. В нем сказывалась буржуазная жилка, тянувшая к покою и скромной трудовой обстановке. Настоящая обстановка его просто тяготила, как скрыто сосавшая смертельная болезнь.   Проверяя себя, Куваев то думал, что любит Вареньку, то начинал сомневаться в своем чувстве. Каждая встреча с ней производила в нем радостное волнение, потом он постоянно думал о ней, когда оставался один, и наконец ревновал ее то к Астраханцеву, то к познакомившемуся с Дарьей Семеновной рецензенту и даже к "бедной Лили". Ему хотелось одному безраздельно владеть Варенькой, уважать ее и заставить других уважать. В ней была известная серьезная складка, здоровая веселость и смутные позывы к семейной жизни, но все это тонуло в безобразии настоящей обстановки. Куваев со страхом предчувствовал, что может наступить момент, когда настоящая вспышка пройдет,, и Варенька с таким же легким сердцем перейдет в другия руки, которыя будут обнимать его Вареньку, слышал поцелуи и страстный шопот своего соперника и даже вздрагивал, охваченный чадом этой ревности. Но любила ли она его?.. На все серьезные разговоры в этом тоне Варенька отрицательно покачивала головкой и отделывалась шутками, поцелуями и разными шалостями.   К этому прибавилось еще то, что дома у Куваева начинались неприятныя истории с Маляйкой. Прошло несколько месяцев, как Пашу заменила Ефимовна, но ребенок никак не мог привыкнуть к новой няньке, капризничал, заметно похудел и вообще переживал какой-то внутренний кризис. Поглощенный своими делами, Куваев не имел времени заниматься с Маляйкой, и это его безпокоило -- ребенок рос, как, сорная трава, без всякаго призора. Получались жалобы на упрямство, капризы и другия детския художества. Маленький эгоист начал проявлять свое "я" самум неблагодарным образом и даже к доктору относился, как к чужому человеку. Завертывавшая проведать ребенка Паша тяжело вздыхала, а доктор еще лишний раз пожалел, что так легкомысленно взвалил на себя эту обузу.   -- Уж женились бы вы, Николай Григорьевич,-- смущенно посоветовала Паша, когда доктор однажды разговорился с ней.-- Оно, конечно, второй матери не купишь, а все-таки лучше. Бывают и мачехи приветныя, не все изедуги.   Раз, когда доктор сидел дома в особенно скверном настроении духа, подавленный своими неудачами, в передней приветливо ударил звонок. Это была Варенька. Она в докторской квартире была всего раз и теперь вошла с тревожным, серьезным лицом. Взглянув на озабоченное лицо Куваева, она нерешительно проговорила:   -- Я могу уйти?   -- Ах, зачем... Я так рад!-- бормотал Куваев, снимая с нея летнюю накидку и стараясь отнять зонтик.-- Ты хорошо сделала, что пришла...   -- Да?..   Девушка с озабоченным лицом прошла в кабинет и села к письменному столу.   -- Я по делу...-- с тяжелой улыбкой проговорила Варенька, подбирая слова, чтобы высказать угнетавшую ее мысль.-- Мне кажется, что я подаю надежды в недалеком будущем сделаться счастливой матерью...   Страх иметь ребенка часто нападал на нее, и Куваеву приходилось успокоивать ее, как было и теперь. Она выслушивала его обяснения с опущенной головой и недоверчиво время от времени вскидывала на него своими прелестными глазами.   -- Могу дать тебе честное слово, как врач, что сейчас ты вне всякой опасности,-- говорил Куваев, целуя покорно лежавшую в его руке тонкую, красивую руку.-- Но это плохое доказательство, что всегда так будет... Об этом необходимо серьезно подумать, и я с своей стороны...   -- Опять рука и сердце?.. Как тебе не надоест повторять эти глупости. Ну какая я замужняя женщина: я ничего не умею делать, что делают жены, и умру с тоски... Не понимаю, право, что за охота навязывать себе такую обузу!..   Находясь под свежим впечатлением своих домашних неприятностей, Куваев заговорил о Малайке -- ребенок вянет на глазах, и если бы любящая женская рука занялась им... Нельзя же вечно думать только о себе, а театральная жизнь убьет скоро и силы и молодость. Что ждет ее, Вареньку, впереди?.. я сейчас она так безжалостно отталкивает доверчиво протянутыя к ней детския руки... В подтверждение своих слов, Куваев вывел Малайку, который весело улыбнулся Вареньке и торжественно поместился к ней на колени.   -- Бедный маленький театральный человек!..-- грустно шептала Варенька, раскачивая ногой улыбавшагося Малайку.-- Лучше было тебе совсем не являться на белый свет.   Эта сцена напомнила Куваеву первое появление Вареньки в его квартире, и он восторженно передал свое впечатление от восхитившей его сцены с ребенком. У Вареньки заблестели слезы на глазах, и она горячо поцеловала ласкавшагося Малайку.   -- Все это, можсть-быть, очень хорошо,-- проговорила она, когда Маляйка занялся приведением в надлежащий порядок кабинетных вещиц на письменном столе,-- но, мне кажется, ты сам обманываешь себя и создал в воображении свою собственную Вареньку, как это и бывает нередко.   Эти грустныя и холодныя речи подняли в Куваеве мучившия его мысли и чувства, и он с жаром передал все свой ревнивые помыслы и мечты видеть ее, Вареньку, в хорошей семейной обстановке. Да, они будут счастливы -- трудовым, хорошим счастьем. Существующие в ней недостатки исчезнут сами собой под влиянием совсем другой обстановки. Он опять целовал ея руки и даже опустился на колени, припав головой к ея коленям.   -- Ты хороший человек...-- задумчиво говорила Варенька, перебирая его волосы -- она любила это делать в припадке нежности.-- Но ведь я не имею даже понятия, как это люди живут в семье, вот в таких квартирах. Как я себя помню, мы вечно шатались с матерью по меблированным комнатам, по номерам и лачугам, как и другие. Это настоящая цыганская жизнь, и как я завидовала всегда детям, которыя могут жить в своих домах и не знают этого вечнаго шатанья.   -- Что же тебе мешает переменить эту жизнь?.. Я тебе предлагаю всякия условия...   -- Ты любишь меня?..   -- Как могут любить в мои года...   -- Это не ответ: Лили уверяет, что сильнее всего любят старики...   Водворивши порядок на письменном столе, Маляйка незаметно под шумок перебрашя к книжному шкапу и ящику с хирургическими инструментами, где и произвел великую революцию. Он стоял с серьезным лицом и очень внимательно разбирал блестевшия вещицы. Ситцевая рубашка так забавно отдулась на спине, а маленькие ботинки смешили Вареньку, и она никак не могла оторвать от них глаз -- какия смешныя ножонки! Поймав Маляйку, она разула его и с каким-то азартом пришлась целовать розовыя крошки-ножки, а Малайка барахтался у нея на коленях и заливался своим безработным смехом.   -- Отчего он сегодня не называет меня мамой?-- спрашивала Варенька, когда он ей надоел.   -- Вероятно, чувствует, что ты не хочешь быть его мамой...   -- Ах, какой ты глупый...   Варенька совсем успокоилась и пожелала непременно осмотреть всю квартиру. Она заглянула даже в спальню, а в столовой с любопытством отворила буфетный шкап.   -- Все это твое?..-- спрашивала она с детской наивностью, разсматривая столовое серебро.-- Какой, однако, ты богатый... Эта выгодно быть доктором...   В детской она перебрала все Маляйкины игрушки и долго смеялась над бумажной лошадью, у которой не было ни хвоста, ни головы, ни ног, и которую Малайка, по каким-то необяснимым соображениям, предпочитал всем другим игрушкам. Старушка Ефимовна относилась к гостье с сдержанной строгостью и старалась не смотреть на барина. Через Пашу она знала, что это "сполюбовница", и брезгливо ужимала губы.   Визит закончился тем, что Варенька неожиданно зевнула -- ей уже надоело. Эти полосы равнодушия всегда удивляли Куваева, а теперь ему сделалось так тяжело! Когда Варенька ушла, запретив ее провожать, он долго стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на улицу безцельно блуждавшим взглядом. Ему было и жаль этой странной девушки и обидно за свое чувство, которому не было отзыва. Она его не любила и серьезно обясняла отказ сделаться докторшей каким-то внутренним чувством, что именно этого не следует ей делать. Но, вместе с тем, как она изменилась за эти полгода -- это была совсем другая женщина, и в будущем из нея выработался бы настоящий человек, в чем доктор не сомневался.   Это затянувшееся дело неудачнаго сватовства доктора приняло неожиданный крутой оборот, благодаря случайному обстоятельству,   "Бедная Лили", встречая Куваева, смотрела на него своими черными глазками очень пытливо и ужимала губы, как дешевенькия фарфоровыя куклы. Это забавляло Куваева -- он понимал затаившуюся мысль в голове m-me Полсон. Раз, когда он зашел к Орловой, в квартире была одна Лили, и доктор неожиданно для самого себя сказал:   -- Вот что, m-me Понсон, высватайте мне Вареньку... В самом деле! Я знаю, что Дарья Семеновна будет против этого, и вот вам отличный случай отомстить ей за захват квартиры.   М-me Понсон сначала обиделась легкомысленной формой этого предложения, а потом приняла его прямо к сердцу. В самом деле, чего лучше для Вареньки, и нужно быть сумасшедшей, чтобы оттолкнуть от себя счастье... Потом m-me Понсон лукаво намекнула, что она кой о чем догадывается, и что если бы у ней была дочь, то она не была бы такой дурой, как некоторыя театральныя мамаши.   -- Только смотрите: это величайшая тайна!-- шутил Куваев.-- А если вы устроите меня, то...   -- Шубу из живых соболей подарите, как у Островскаго Подхалюзин?-- отшучивалась m-me Понсон.-- А признаться, я давно об этом думала: дела наши из рук вон плохи, и скоро все во миру пойдем... Хористки шиньоны закладывают.   -- Обратите внимание, что вы тут двух зайцев убьете одним выстрелом: и меня сделаете счастливым, и Мак-Магону отомстите, и комнату обратно получите...   -- Ах, какой вы злой!..-- кокетливо возражала m-me Понсон и даже ударила его по руке, как делала когда-то в Ташкенте в кругу своих воинственных поклонников.-- Отчего вы раньше мне ничего не сказали? Сколько времени прошло даром...   Через неделю, когда Куваев совсем забыл про этот разговор, рано утром к нему заявилась m-me Понсон и приказала его разбудить.   -- Что такое случилось?-- спрашивал доктор, неуспевший даже умыться,   -- Варенька согласна...-- торжественно провозгласила m-me Понсон.   -- Как то-есть согласна? Вы о чем собственно говорите?..   -- Согласна быть докторшей Куваевой...   Куваев посмотрел на нее с недоверием и ответил:   -- Позвольте, я думаю, что нужно мне ее самому увидать.   -- А если я говорю?.. Понимаете: я... О чем ее еще спрашивать, да и что может понимать какая-то девчонка... виновата: девушка.   Вместо ответа Куваев заключил m-ше Попсон в обятия и сочно облобызал ее в обе щеки и губы, а она, "бедная Лили", растроганная этим проявлением докторских чувств, закрыла лицо платком и прослезилась. Да, m-me Понсон на этот раз плакала, плакала настоящими слезами, плакала и смеялась.   -- О чем же вы плачете, "бедная Лили"?-- удивлялся Куваев.   -- Не спрашивайте... Вы, проклятые мужчины, никогда не поймете сердца женщины.   -- Ну, уж это глупости!..   -- Только одно условие: молчок!..-- говорила m-me Понсон, напрасно стараясь вырваться из душивших ее обятий.-- А то Мак-Магон узнает и мне первой выцарапает глаза...   -- Да ведь она все равно узнает?..   -- Пусть узнает, когда все уже будет кончено...   -- Ну, делайте, как знаете. А я ставлю только одно условие: Варенька поедет венчаться в своем ситцевом платье... Знаете, это серенькое ситцевое платье с розовыми полосками?..   -- Вы с ума сошли?..   -- Нет, я этого требую, а иначе между нами все кончено...   -- О, сумасшедший!..-- бормотала "бедная Лили", отбиваясь кулаками от новых обятий.   "Какая прекрасная женщина эта "бедная Лили",-- думал Куваев в охватившем его восторге. И он до сегодняшнаго дня даже не подозревал этого...-- Нет, серьезно, удивительно хорошая женщина, и как это она все быстро устроила?"   Свадьба была назначена через три для, в пригородном селе, где жил священник, венчавший самокруток. М-me Понсон ужасно хлопотала о том, чтобы сохранить тайну до конца, Куваев заботился о ситцевом платье Вареньки, а сама Варенька ни о чем не думала -- она только смотрела на Куваева с такой милой покорностью... Все вышло, как следует: тайна сохранилась до конца, а под венцом Варенька стояла в ситцевом платье. Свидетелями были доктор Щучка и комик Недорезов, из женщин провожала невесту одна "бедная Лили", все время волновавшаяся так сильно, что можно было заподозреть, что это она выходит замуж.   Мы должны отдать справедливость m-me Понсон: она действовала в данном случае совершенно безкорыстно и выговорила за собой только одно право -- обясниться самой Дарье Семеновне во всем, решительно во всем. Молодые приехали прямо в квартиру Куваева, m-me Понсон и Щучка завернули их поздравить на одну минуту, а потом m-me Понсон полетела к себе, испуганная величием предстоявшаго подвига. Что, в самом деле, будет делать Мак-Магон, когда узнает об улетевшей птичке? "Бедной Лили" делалось страшно, хотя любопытство перевешивало даже это "спасительное чувство".   Дарья Семеновна самым мирным образом беседовала с Астраханцевым, когда в комнату ворвалась m-me Понсон.   -- Мне нужно поговорить с вами...-- торжественно обявила она своей ташкентской. подруге и прибавила, обратившись к Астраханцеву:--А вы, господин Астраханцев, можете нас оставить.   Г. Астраханцев привык уважать чужия тайны, поэтому сейчас же поднялся, галантно простился с дамами и вышел. Но когда он в передней надевал калоши, в комнате Дарьи Семеновны послышался ужасный крик, сопровождаемый падением большого тела. Когда Астраханцев вбежал в комнату, Дарья Семеновна лежала на полу в отчаянной позе с стиснутыми зубами: с ней сделался обморок от известия о замужестве дочери. Когда она пришла в себя, то наступил ужасный пароксизм отчаяния.   -- Неблагодарная!..-- кричала Мак-Магон потрясая кулаками.-- Разве для этого я ее воспитывала?.. С такой красотой, с такими задатками сделаться докторшей Куваевой, когда мы были уже приглашены на гастроли в Ростов-на-Дону, а оттуда могли попасть в Одессу... Моя дочь -- жена доктора Куваева!. О, неблагодарная...   -- Успокойтесь, ради Бога...-- упрашивала "бедная Лили" со слезами на глазах.   -- И вы мне советуете успокоиться?.. Нет, я лучше умру... Идите сейчас и скажите ей: ты убила родную мать... Я ее проклинаю... Так могут делать какия-нибудь хористки, а она похоронила и себя и меня...   Даже Астраханцев пожалел обманутую мать, которая, действительно, в жене доктора Куваева потеряла все -- из матери ingénue, подававшей надежды сделаться в недалеком будущем примадонной, она в течение какого-нибудь часа превратилась просто в Дарью Семеновну.   "Чорт возьми, положение скверное",-- соображал Астраханцев и сейчас же решил, что он теперь уже серьезно займется одной Лили, а то Мак-Магон, оставшись на свободе, как раз оседлает.   Через три дня Мак-Магон уехала из Бужоёма, не пожелав даже проститься с дочерью. М-me Понсон могла, наконец, занять свою комнату, чем Астраханцев был очень доволен.