Нужный (СИ)

— Я недоволен вами, господа. Чертовски недоволен, — покачал головой император, вновь начиная вышагивать по кабинету. Стук каблуков его сапог гулко отдавался по паркету, звуча едва ли не набатом. — Получается сейчас никто из благородного сословия не может быть спокойным. Любого, будь то взрослый или молодой, могут ограбить, избить, надругаться, я правильно понимаю? Или что-то все-таки делается?

И тут комендант столичного гарнизона «дал маху». Генерал, видимо, по причине былых заслуг и родства с императорской фамилией решил, что все это не в полной мере касается его. Принял еще более бравый вид и, сделав шаг вперед, принялся рапортовать:

— Ваше Императорское Величество, с 15-го числа на улицы выведено четыре приданных гарнизону полка — Лейб-Гвардии Московский, Измайловский, Чугуевский казачий и Лейб-Гвардии кирасирский. Городские патрули удвоены, заставы утроены. Все шалманы, малины и нору перетряхнули, как через сито, — лихо перечислял генерал, не забывая тянуться вверх. — Мимо нас ни один лиходей не пройдет, Ваше Величест…

Главный полицмейстер дернул лицом, скрывая усмешку. Он-то, наученный горьким опытом, ни за что бы сейчас не высовывался. Слишком уж явной казалась «гроза». Сегодняшняя вспышка ярости у императора была совсем не похожа на прежние. И предчувствие его не обмануло.

— Вы дурак?! — неожиданно рявкнул хозяин кабинета, резко развернувшись к генералу. К счастью, у того хватило соображения ничего не отвечать. — Ну, тогда и молчите!

С бледным от злости лицом и сжатыми кулаками император явно не был настроен на разговор. Другим дурным знаком стало быстрое падение температуры в кабинете — из рта шел пар, а у ног государя появились ледяные узоры.

— Всех вывести на улицу! Сегодня же, сейчас же! Объявить всем: нашедшему девицу Мирскую или изловившему того злодея будет пожаловано личное дворянство, если такого у него не будет. Благородному — новый чин или звание. А если не будет результата, то…

Пауза излишне затянулась, заставляя всех сглотнуть одновременно появившийся в горле ком. Всем было прекрасно известно, что император на расправу также скор, как и на милость. За усердие мог сразу и чин и звание пожаловать, а за какой-нибудь серьезный промах

—… Полетят головы. Даю трое суток.

* * *

Этот кабак, что располагался в полуподвальном этаже старого купеческого лобаза, пользовался в окрестностях дурной славой. Вечно тут отирались разные темные личности, готовые за пару монет или хороший кафтан дать дубиной по башке или попросту прирезать в темной подворотне. Про здешние драки и говорить было нечего. Морды тут били регулярно и с большой охотой: косо посмотрел — получи, не туда присел — получи, не то сказал — получи, просто прошел мимо с кислой миной — снова получи. Словом, самое последнее место.

Самое веселье, если так можно сказать, начиналось ближе к полуночи. Словно кладбищенская нечисть сюда начинали стекаться опустившиеся пьянчуги и марафетчики, урки разного пошиба, шлюхи, которым в другом месте уже нечего было ловить. Сразу же поднимался шум и гам. То с одной стороны, то с другой требовали еще пива и что-то пожрать. Ревела и раздавала оплеухи дюжая подавальщица, которую кто-то снова хватанул за необъятный зад. Слышались смачные удары: кому-то уже кровянили рожу.

Сегодня же все было иначе. Михей, вор пусть и молодой, но уже немало повидавший, нутром чуял, что происходило что-то странное. Придя в кабак, чтобы «скинуть» кое-какие ворованные цацки, в нерешительности замер у самой двери.

— Лягавые что ли? — горло пересохло, а руки сами собой полезли за пазуху, где лежал сверток с ворованным. Нарочно, ведь ближе к сердцу засунул, чтобы душу грел. Никогда такого еще не добывал. — Засада…

На цыпочках он прильнул к крохотному окошку, которое, правда, едва пропускало свет. Грязное, закопченное, словно и не стекло вовсе.

— Хм… Вроде и нет лягавых.

С виду все было спокойно.

— Ладно. Я же фартовый.

Ухмыльнувшись, Михей толкнул дверь и тут же оказался в густой дымке, в которой смешались десятки тошнотворных запахов. Его нос различал и запах вонючего самосада, немилосердно дравшего горло; и прогорклого давнишнего масла, которому самое места на помойке, а не на сковородке; и вонь давно немытых тел. Свои родные запахи, а, значит, все спокойно.

Успокоенным этим ощущением, Миха прямо с порога крикнул:

— Андрон, я тутась! Плесни-ка, своего лучшего поила, а не той мочи, что наливаешь дру…

Но не договорил, резко замолкнув. Только сейчас заметил странную тишину, опустившуюся в кабаке.

— Э-э-э…

Все сидели, словно пришибленные. Уткнулись в плошки с кислой капустой и мясом и дули пиво из здоровенных кружек. Никто по сторонам старался не смотреть и не издавать лишних звуков.

— Тс-с-с, — зло зашипел на него кабатчик, едва вор оказался у стойки и встретился с ним глазами. Жирный мужик в грязном фартуке, одетом прямо на засаленную рубаху, смотрел на него выпученными глазами, явно призывая к молчанию. — Чаво разорался, дурень? Ослеп что ли?