Нужным быть кому-то (СИ)

Ветераны, подустав, стали расходиться, да и фронтовые сто грамов надо было выпить обязательно. Праздник-то великий, молодежь же продолжала веселиться, в толпе мелькали голубые и зеленые береты, попадались и бескозырки, у каждого были или фронтовики или труженики тыла, многие делились воспоминаниями, и у всех без исключения в словах сквозила гордость за своих таких, казалось бы, обычных, и в то же время героических родственников.

Баба Таня скомандовала:

— Айдате, праздник праздновать! — и вся кумпания дружно повалила в Козыревскую беседку, заодно и опробовать Ульяновскую работу. Дружно и шумно расселись за столом, Виктор Матвееич ненадолго впал в ступор, когда знакомился с Ленином.

— Да, у вас тут занимательно!

Налили калиновки, дружно встали, дружно прокричали тост:

— За Победу!! — выпили… и в тишине Макс сказал:

— Я, вот, в Берлине, выполнил свою заветную мечту… бать, ты говорил, что дед удрал из медсанбата, прямо в больничной одежде чтобы написать левой рукой, правую-то уже отняли, — «Ни х. я, дошли!» Так и я распечатал на принтере дословно и приклеил на колонне у Бранденбургских ворот, в память не только о деде, а всех, кто дошел туда и не дошел.

— И лучше не скажешь! — поддержал Игнатьич.

И сидели все притихнув, и была на сердце у каждого светлая грусть, и были слезы на глазах от песен, особенно когда Ванюшка включил Газматовские «Журавли», а потом, появившуюся недавно новую песню о пропавших без вести:

Не зажечь свечи за здравие и нельзя в помин души,
мне досталось испытание, быть не мертвым, не живым,
и взлетев в объятья вечности, словно птицы над рекой,
мы в бою пропали без вести, не найдя в душе покой!

Мы не погибли, мы просто ушли, просто ушли в небеса,

На безымянных высотах земли, наши слышны голоса.

После этой песни вытирали слёзы все женщины, а мужики сидели опечаленные.

— Да праздник и светлый и тяжелый, пусть земля будет пухом всем, — встал Калина, — мы их всех помним! Не только в эту войну, всегда по зубам получали желающие. Ещё Невский сказал: «Кто к нам с мечом придет…»

— Именно так, и смена у нас растет достойная, — сказал Игнатьич, кивнув на Лёшку и Матюху.

Лёшка сидел в своей десантной форме, серьёзный и как-то даже повзрослевший, а Санька Горшков тихонько шептал папе:

— Я тоже буду сильным как Лёша? И как ты, и твой дедушка?

Долго и душевно разговаривали. Деду Васе не утерпелось:

— Максимушко, чё там в Европе-от деется? Как они… эти, што мужиков любют, не перевелися?

— Нет, дед, наоборот, кой где жениться разрешено, однополые браки.

— Тьфу, страмота! — плюнул дед, — с жиру бесются, или мозгов совсем не имеют. А чё ты там так долго был?

— Так вышло, в Прагу, вон, смотались, пивка попить знаменитого, — Макс как-то странно ухмыльнулся и помрачнел.

— Чёй-то ты посмурнел, ай пиво тоже дерьмовое стало?

— Да я не особый знаток пива, Прагу вот зато посмотрел… много чего увидел… — Макс опять замолчал, что было на него совсем не похоже.

— Вась, — вкрадчиво произнесла баб Таня, — ты чё к нему вяжесся? Внучек ещё от перелёта не отошел, а ты как чирей на заду…

— И правда, штой-то я, а позволь узнать, Виктор Матвеич, што ты думаешь об… — дед начал дотошно выспрашивать батю Максова о политиках.

Макс, пошептавшись с Калиной, пошел к ним поспать, — уморился сильно, проспал допоздна.

Народ уже разошелся по домам, когда он взъерошенный и заспанный ввалился к баб Тане.

— Бабуль, мне бы с тобой посекретничать, а? Оденься потеплее и пойдем, посплетничаем.

Вышли, сели на лавочку у сарая, в затишке.

— Блин, так противно, плеваться не перестаю, на душе пакостно, никому сказать не могу, ты меня выслушай, а?

— Максимушко, ай жениться придётся, как его… а, по залёту?