Ныряющие в темноту

"У меня было такое впечатление, что Вайнгертнер считал, что характер подводной войны особо не отличался от того времени, когда он командовал субмариной в сентябре 1939-го, — писал Мертен. — Я не был знаком с текстом приказа о походе, но подозреваю, что «U-851» направилась не в Индийский океан, а к берегам США".

Мертену казалось логичным, что его соратник мог сорваться и пойти к Нью-Йорку.

"Я сам вполне уверен, что останки, которые вы нашли, это «U-851», — заключал Мертен.

Слова "я сам" перекочевали из конверта авиапочты прямо в воображение Чаттертона. Благодаря письму Мертена он обладал теперь настоящей закрытой информацией, которую ему передал лично ас подводной войны. Это была теория, которая не попала в учебники истории и обошла стороной самих историков, но в ней есть зерно истины. Мертен знал своего друга, а теперь Чаттертон знал Мертена, и в этот момент он не помнил, когда в последний раз испытывал подобный восторг.

Как в случае с остальной информацией, которую собрал Чаттертон, он ничего не сказал Колеру о своих контактах с Мертеном. Хотя он восхищался энтузиазмом Колера на борту судна, он все еще относился к нему как к рядовому участнику погружения, человеку, чья страсть к трофеям, по всей видимости, преобладала над увлечением историей и спортом. Он поделился своими открытиями с Юргой, который продолжал изучать основные технические аспекты конструкции и устройства субмарин. Тот предоставил солидное научное дополнение всем теориям Чаттертона.

Постепенно в мозгу Чаттертона начала формироваться захватывающая идея. За эти две недели он связался с асом подводной войны, пилотом дирижабля, историком, председателем клуба истории подводной войны. Каждый из них осветил события, которых нет в книгах и которые иногда шли вразрез с тем, что в этих самых книгах написано. Для Чаттертона, с детства искавшего самые точные объяснения, пытавшегося увидеть все своими глазами, такое растяжение исторической канвы было открытием.

В то время как Чаттертон звонил повсюду, Колер зубрил все о подводных лодках, как студент перед выпускными экзаменами. Он посвящал каждый свободный момент попыткам понять устройство субмарины, ее появление на свет, эволюцию, порядок подчиненности на борту, навыки, необходимые подводнику. Значительная часть его исследований была движима главным мотивом: оказаться в положении, которое позволит ему поднять на поверхность тонны трофеев. За свою карьеру ныряльщика он не мог вспомнить такого момента, который он пережил, впервые увидев у Чаттертона нацистский фарфор. Держа тарелку в руках, он воспринимал ее, как образец совершенства. Он не мог тогда объяснить себе это ощущение, но он знал, что чувствует. Каждое свойство этого фарфорового предмета, которое делало кораблекрушение великим — история, символы, красота, тайна сливалось в одну сверкающую точку.

Шли дни, Колер все глубже погружался в исследования подводных лодок и вскоре обнаружил, что все больше внимания он уделяет книгам с описаниями жизни и обычаев подводников. Это его удивляло, так как его миссия была четко ориентирована на идентификацию и подъем предметов с затонувшей лодки. Чтение книг о людях не представлялось Колеру научной работой. Он как будто переродился: он ощущал внутренность подлодки не как машину, а как среду обитания человека. Он мысленно ощупывал мрачные, тесные стены, в которых эти матросы вели войну, чувствовал могильный холод заряженной торпеды напротив лица спящего человека, запах исподнего белья, не стиранного шесть недель, брызги слюны людей, бранящихся и прижатых друг к другу слишком близко и слишком долго, ледяную каплю конденсата, падающую на шею подводника, который завершает свою шестичасовую вахту. Да, техническая информация его интересовала, но техника (да и ничто другое) не заставляла его сердце биться так учащенно, как в те моменты, когда он думал о подводнике, который беспомощно ожидал, когда глубинные бомбы союзников начнут падать в воду все ближе к субмарине, вслушиваясь в тонкое, но угрожающее "пик… пик… пик…" сонара союзников — предвестник неотвратимого взрыва. Многие годы Колер верил в то, что немецкие субмарины были практически неуязвимы. Теперь он узнал о «sauregurkenzeit» ("времени соленых огурцов") — годе, когда изобретательность союзников, техническое и материальное превосходство повернуло ход подводной войны так решительно, что немецкие субмарины иногда по несколько недель не могли потопить ни одного корабля противника, годе, когда охотники сами превратились в преследуемую дичь. Источник сообщал, что ни один из родов войск в истории войн не нес таких потерь, как подводники, и при этом они продолжали сражаться. К концу октября Колер уже думал о том, не остались ли члены экипажа на борту подлодки, знали ли их семьи, что они все еще там.