o 0a115616b968c99b

на то, как девушка расставляет по столу миски, подумал: «Вот и Настасья такая же была.

Пятнадцати лет я ее последний раз видел. А мне – семнадцать как раз исполнилось».

На него пахнуло ароматом цветов, и, девушка, распрямившись, опустив глаза, сказала:

«Ежели друг ваш переночевать желает, Никифор Григорьевич, у меня гостей нет еще, я

могу в зал не спускаться, подожду его».

Волк усмехнулся и ответил: «Не желает. Спасибо, милая, за хлеб, за соль, однако у нас

разговор долгий, на всю ночь. Иди с Богом».

Девушка чуть слышно вздохнула, и, поклонившись, шурша шелковым сарафаном, - закрыла

за собой дверь.

-Настасьи дочка, - коротко сказал Никифор, разливая водку. «Восемнадцатый год пошел,

хорошая девка, золота ровно как мать ее приносит. А кто отец ее, - он усмехнулся, - сие

неведомо. А Настасья померла, тем летом, как первого самозванца отсюда погнали. Горячка

у нее была. Ну, - он поднял стакан, - за встречу, Михайло Данилович. А то смотри, - он

кивнул на лестницу, - переночуй, ты же тут хозяин.

-Хозяин тут ты, - поправил его Волк, выпив. «А я, Никифор Григорьевич, человек семейный, у

меня жена вон весной только четвертого сына принесла. Да и внуков уже шесть душ, - так

что, - он потянулся за пирогом, - мы сейчас решим с тобой все, и я пойду, по ночной

прохладе».

-Четвертого сына, - Никифор покрутил головой. «Молодец ты, Михайло Данилович, ничего не

скажешь. А деньги-то, - он пытливо посмотрел на Волка, - барыши? Ну, хорошо, тут, у нас, ты

не останешься, - Никифор коротко вздохнул, - так хоть золото возьми, три десятка лет я его

для тебя копил.

Волк махнул рукой. «Души родителей моих покойных устроены, жены первой, - он

перекрестился, - тако же, по ней в Крестовоздвиженском монастыре будут негасимую свечу

стоять, я этим озабочусь. Так что – он налил себе еще водки, - ты мне только людей собери,

к завтрему, скажу им кое-чего, и все. Остался, кто живой-то? – поинтересовался Волк.

-Немного, но есть, - Никифор стал резать мясо. «Сам понимаешь, со смутой этой – кто с

поляками ушел, кто в земле сырой лежит, кто дело наше бросил. Но соберу, конечно. Вот, -

он положил Волку хороший кусок, - Петровки той неделей миновали, убоина свежая, сам для

кабака брал. Так чем тебе помочь-то?»

Волк прожевал, и, выпив меда, стал говорить.

Выслушав его, Никифор вздохнул, и, погладив бороду, сказал:

-Труп мы тебе к той неделе подберем, сие дело простое, - рыжего мальчишку лет пяти найти.

Тако же и с палачами договоримся, в бумажке им кое-чего отнесем, не в первый раз, - он

подмигнул Волку и посерьезнел. «Однако ж ты скажи мне, Михайло Данилович, сие ж не кол,

о коем ты говорил – сие виселица. Кто парнишке этому будет зелье сонное давать, и,

главное самое, - он поднял палец, - кто его подменять-то будет? Там же все на виду, пол-

Москвы на сию казнь смотреть будет, ты же наших людей знаешь, - Никифор скривился, как

от зубной боли.

-Там не простой помост выстроят, - Волк положил себе еще кусок мяса и заметил: «Сочное,

ты его что, в уксусе держишь?»

-С можжевеловыми ягодами, - Никифор помедлил, и, наконец, улыбнулся: «Ах, вот оно как.

Плотника с собой привез, знакомца нашего?»

-Плотник сам приехал, - Волк отодвинул тарелку и сказал: «Давно я так хорошо не

трапезовал, спасибо тебе, Никифор. А что толпа там, у Троицкой церкви будет, сие нам

только на руку – вона, помнишь же ты, как сей плотник Шуйского покойного с плахи спас? Вот

так же и здесь».

Никифор налил им еще меда и задумался. «Михайло Данилович, - наконец, проговорил он, -

так знакомец наш общий в сей тайник не поместится, уж больно он человек видный».

-А не он там лежать будет, - Волк поднялся, и, пожав руку Никифору, напомнил: «Ты народ-

то собери, я завтра опосля вечерни появлюсь».

Уже поднимаясь по лестнице, он почувствовал сладкое дуновение цветов – девушка стояла,

прислонившись к косяку двери, покраснев, комкая в длинных, белых пальцах кончик косы.

-Как тебя зовут-то, дочка? – ласково спросил Волк.

-Василисой, - она подняла глаза и Волк, улыбнувшись, сказал: «Я твою матушку знавал,

покойницу. Ты ровно она – красавица. Доброй ночи тебе, дочка».

-И вам – тако же, - закрасневшись, прошептала девушка.

Он вышел в серый, предрассветный туман, и, склонив голову, тихо присвистнул. Волк

услышал тяжелые шаги и чуть слышно рассмеялся: «Издалека тебя видно, Федор Петрович.

Ну что там, у Троицкой церкви?»

Федор сплюнул в ручей и сочно сказал: «Набрали безруких, топора в жизни не видели.

Десятник, как посмотрел на меня, так перекрестился, слава тебе, Господи, говорит, хоша

один работать может, и то хорошо».

Они медленно пошли рядом вверх, по течению ручья. «Не узнают тебя? – наконец, спросил

Волк. «Ты ведь мужик у нас заметный, Федор Петрович».

-Князь Пожарский со свитой вечером мимо проехал, - Федор холодно рассмеялся, - весь

соболями обвешан, с головы до ног, и в шлеме с каменьями драгоценными. Смотрел,

смотрел, да и дальше направился. Кто ж на Москве холопов-то замечает, Михайло

Данилович?

Волк вдохнул свежий, прохладный воздух раннего утра, и, зевнув, сказал: «Сие верно, Федор

Петрович».