o 0a115616b968c99b

-Стремя подержать, Марфа Федоровна? – спросил зять, указывая на красивую, рыжую

кобылу.

-В масть подобрал, - хмыкнула Марфа, и, усевшись в седло, обернувшись, - помахала рукой

дочери и внукам, что стояли у окна.

-Ну, - она перекрестилась, - с Богом, дорогие мои. Женщина первой выехала из ворот двора

на набережную Сены. Посмотрев вперед, подстегнув лошадь, она сказала: «А теперь – в

Амстердам».

Мэри проводила глазами маленький отряд, и, когда он завернул за угол площади Дофин,

весело сказала детям: «Ну, а теперь я покормлю Анри и все вместе пойдем гулять!»

-Питер, - вдруг, грустно, проговорила дочь. Мэри стерла крохотную слезинку с нежной щечки

и, посмотрев на играющий изумрудами крестик, прижав к себе Марту, шепнула: «Жди».

Интерлюдия

Июль 1614, Москва

Петр Воронцов-Вельяминов вышел из Фроловских ворот Кремля и, перекрестившись на

купола Троицкой церкви, посмотрев на воронов, что кружились в жарком, прозрачном небе, -

вздохнул. «Как это Михаил Федорович сказал: «Раз поляки нам ничего возвращать не

желают, то и мы им не вернем. Пущай виселицу строят».

Петя засунул руки в карманы простого, суконного кафтана, и, оглянувшись на Кремль, сказал

себе под нос: «Ну, где же они? И так уже – никого к пани Марине не пускают, не знаю,

удастся ли мне пройти».

Он миновал ряды деревянных лотков на Красной площади, и, положив руку на саблю,

почувствовав под пальцами холод сапфиров, усмехнулся: «А синьор ди Амальфи удивился,

когда я с ним по-итальянски заговорил. Конечно, окромя меня, в Посольском приказе, его

никто не знает. На польском языке – половина Москвы уже болтает, опосля смуты тут кого

только не осталось. Совсем другой город стал, ну и хорошо».

-На хлебушек, боярин, копеечку, - жалостно попросил замурзанный мальчишка с подбитым

глазом, что вынырнул из толпы прямо под носом у Пети. «А я за вас молиться буду! –

ребенок шмыгнул носом.

Петя закатил серые глаза и, потянувшись за кошелем, застыл, нащупав обрезанный шнурок.

-Ворон-то не лови, боярин, - раздался тихий, смешливый голос сзади. «И за саблю не

хватайся. Приходи в избу, что у церкви Всех Святых, на Кулишках, знаешь ты ее. Там свое

серебро и получишь».

Петя мгновенно обернулся и какой-то заросший бородой мужик сердито сказал: «По ногам-то

не ходи, мил человек!»

-Где кошель мой? – Петя схватил его за руку.

Мужик посмотрел на обрезанный шнурок и усмехнулся: «Да уж пропивают твое серебро,

должно быть. Сам знаешь, милый – сие Москва, зазеваешься – разденут и разуют».

Петя выматерился сквозь зубы, и, стал проталкиваться через толпу к Варварке.

Он зашел за церковь Всех Святых и остановился – калитка в заборе была приоткрыта, из

печной трубы шел легкий дымок.

Петя осторожно, на цыпочках прошел в сени и прислушался – веселый голос, с наглой,

московской развальцей говорил: «Сие просто было, с оного парня не то, что кошелек –

кафтан бы снял, он и не заметил».

-Вот же суки, - пробормотал Петя и рванул на себя дверь горницы. На него пахнуло

свежеиспеченными блинами, и высокий, белокурый мужик, что сидел на лавке,

привалившись к стене, усмехнулся: «А вот и боярин Воронцов-Вельяминов, его мы и ждали».

Петя посмотрел на свой кошель, что валялся на краю стола – уставленного мисками, и,

вынимая саблю, сказал сквозь зубы: «Ты кто такой?»

Мужик поднялся и Петя подумал: «Господи, а ведь он не московский. Глаза у него другие».

Глаза были – словно весеннее, свободное, высокое небо. Он улыбнулся, и, повернувшись в

сторону печного закута, позвал: «Марфа Федоровна!»

Петя отступил на шаг. Изящная, маленькая женщина в темном сарафане вошла в горницу,

и, поправив платок, из-под которого выбивалась бронзовая прядь, сказала: «Ну, здравствуй,

внук. А сие дядя твой, муж Марьи Петровны – Волк, Михайло Данилович».

-Господи, - подумал Петя, - это она. Одно лицо ведь с той иконой, что батюшку спасла.

-Ты прости, - сказал Волк, протягивая ему руку, - что так познакомились, - он рассмеялся.

«Мы ночью приехали, сам понимаешь, не след нам на Воздвиженку являться было».

-Да, да, - потрясенно кивнул головой Петя, и, сглотнув, спросил: «А батюшка? С вами он?».

-С ними, - раздался знакомый голос из сеней. «Ты прости, Петр Федорович, мы тут у тебя

кошель потрясли немного. Как ты есть наследник Воронцовых-Вельяминовых, так на водку

для родни не обеднеешь, думаю».

-Все такой же, - нежно подумал Петя, обнимая отца, что стоял, подпирая рыжей головой

притолоку, держа в руках оловянную флягу.

-Вырос еще, - хмыкнул отец, и подогнал его: «Ну, за стол, за стол».

-А все равно, Михайло Данилович, - Федор стал разливать водку, - воруют. Целовальник,

сука, водой ее разбавляет. Я на пробу велел стакан налить, и говорю: «Нет, милый человек,

ты это кому-нибудь другому подавай, а мне нацеди той, что без обмана».

-Москва, - кисло заметила Марфа, вытаскивая из печи горшок со щами. «Рыба тако же –

нюхай, он мне говорит, али в бочку полезь – все одно, у меня без изъяна. Ну, я и полезла,

сверху свежей наложил, а внизу – гниль одна».

-Нас, Марфа Федоровна, на Шексне ваш сын сей рыбой кормил, - расхохотался Волк,

очищая луковицу. «С душком была, Федор Петрович».