o 690f386c6285b1ad

сровняют с землёй, а пока, некогда прекраснейшее место города, потихоньку вязнет в

человеческих отбросах.

Эх…, что Россия, в мире из более чем двухсот стран, что Федерация, в мире сотен планет и

миллионов звёзд – везде одно и тоже…, несколько столетий ничему нас не научили. Лория,

небольшая планета земной группы в системе Альфа-9, тоже ведь зелёным раем когда-то была. И

что? Всего два десятилетия потребовалось, что бы Лория преобразилась. Даже открытый бунт

поселенцев не сумел изменить ситуации. Кого перебели в столкновениях с внутренними войсками

Федерации, а кого просто переселили на другие планеты. Никого из бунтовщиков естественно не

арестовали, им даже денег на обустройство дали, только что бы они заткнулись, и не пришлось с

18

ними поступать, как с остальными. Звёздная, даже увязнув в грязи, старается вести себя

цивилизованно, сохранить лицо. И вот Лорианцы, пережившие конфликт, кончившийся их полным

поражением, сейчас живут, в общем-то, припеваючи…, хм. А вот в России 21-ого века их бы всех

пересадили, а то и похоронили. Может, всё-таки чему-то и научились люди – пора бы уже, с

деревьев-то слезли чёртову тучу лет назад, а всё как макаки…

Что-то я снова отвлёкся.

Деревья на нож попробовали очень разные представители рода человечьего. В этом я убедился

самолично, прочитав большую часть надписей на ближайшем толстенном тополе. Довольно

сильный контраст получился. На них и раньше писали – влюблённые изредка оставляли о себе

такую память. Вырежут сердечко, стрелу и имена. Или просто инициалы в сердечке. Все эти

старые художества почти стёрлись, были едва заметны на шершавой коре. И контраста не

создавали. Он получался из свежих надписей с сердечками, пронзёнными стрелами Амура и

соседствующих им надписей совсем иного порядка. Вот, к примеру, в самом низу, некие Настя и

Антон, два имени в центре сердечка. Правда криво вырезанного – скорее всего, вырезал Антон, и,

вероятно, в тот момент прекрасный был сильно не трезв. А рядышком некто изобразил более

любопытную фразу: «Тута Лёха Кажан тусил и петуху Техе табло расхреначил». Примерно таких

надписей хватало. Были и попроще, из трёх букв, из пяти вот, часто попадались. Ну, а венчала сей

летописный стяг рукотворный эпитафия некоему Стасу. Дословно если: «Стас, мы отомстили за

тебя, твои убийцы повешены на этом дереве, покойся с миром братан». Вот так.

Даже если этот парк приведут в порядок, даже если сотрут все надписи – память-то о них

останется. А кому захочется гулять иль подругу тискать на лавочке, под деревом, на котором кого-

то повесили? Парк был обречён. В тот момент я это осознал чётко. И странно – будто всё моё

прошлое, детство, юность, дни, когда прибегал сюда забыть о проблемах, послушать ветер и

листву, будто их кто-то стёр одним махом. Обидно было очень. Такое место загубили, черти…

Я тогда даже вверх, на ветки посмотрел, под деревом тем. У меня глаза в блюдца превратились.

На ветках до сих пор раскачиваясь от слабо ветра, висели два обрывка старой пеньковой верёвки.

Надпись-то не просто так сделали. На том дереве и, правда, когда-то висели два трупа с

посиневшими лицами и прокушенными языками. Да, увы, смерть от удушья, вещь долгая и трупы

потерпевших выглядят всегда кошмарно. Другое дело если повешенного скинут с высоты, тогда у

него просто ломается шея и в петле он висит ладненький, будто живой. Ни тебе выпученных глаз,

ни синего языка на плече – настоящий киношный удавленник. Да…, меня передёрнуло тогда так,

что едва не упал. Вечерело всё-таки, а как представил трупы эти в петлях и даже тихий шелест

листвы стал казаться скрипом кладбищенской калитки.

Вот в тот момент я и понял – посещение зелёной зоны пора сворачивать. Прошлое похоронили

под грудой мусора и других человеческих отбросов. Так что, я решил повернуть назад. Решить-то

решил, но, сам не знаю почему, не сделал этого. Я пошёл дальше, к пруду, в центре парка. О чём

пожалел довольно быстро. Едва добравшись до места, я, не пытаясь сдержаться, в полный голос

обложил самым смачным матом, какой только знал и власти наши и местных, испоганивших то,

что брошено без присмотра и город и до кучи сам парк.

Пруд, некогда прозрачный как самое чистое стекло, обратился помойной ямой, заполненной

тягучей, чернильно-чёрной водой. Вместо лебедей теперь в нём плавали обрывки газет,

пластиковые бутылки и другой хлам разного вида и цвета. К тому же от маленького озерца теперь

тянуло какой-то сладковатой тухлятиной. Вот так. Место, где я оставлял грусть, тоску и обиды

юности, место, где я всегда находил утешение и покой, где впервые поцеловал девушку (целовал и

раньше, но тогда было свидание, а это совсем другое дело), превратили в выгребную яму. Даже

хуже – в свалку. Настоящую, дипломированную, помойную яму. Вот так.

Кстати, касательно девушек. Как-то из головы вылетело. У меня до службы была любовь,